Унижения плоти

«Даже мертвые» был написан в начале 1990-х годов для предложенной тематической антологии под названием «Мертвецы». Все эти истории должны были происходить в мире, где мертвые возвращались к жизни и сосуществовали с живыми. Я решил написать что-нибудь грустное, а не страшное. Не моя сильная сторона, но я попробовал. Книга так и не вышла, но в конце концов я продал его великому журналу Дэвида Б. Сильвы[33] «Шоу ужасов».

— Похоже, это конец.

Бернард тяжело опустился на низкую скамейку, отчего маленький трейлер слегка покачнулся. Перед ним, за защитным ограждением, неподвижно стоял Великий Цезарь, безвольно опустив руки по бокам, с неподвижным взглядом и закрытым ртом.

Великий Цезарь.

Бернард встал, протянул руку и сдернул тогу. В любом случае это была глупая идея, план, рожденный отчаянием, последняя решительная попытка заманить назад аудиторию. Морис ненавидел все это, весь этот фарс, и хотя он, разумеется, ничего не говорил, просто ревел по сигналу и как всегда выполнял свою обычную рутину, Бернард прекрасно видел, что мертвец чувствовал себя униженным, используемым, эксплуатируемым.

Даже у мертвых есть чувства.

Он сел на скамью и печально посмотрел на обнаженное неподвижное тело.

— Извини, приятель.

Сначала все было по-другому. В те дни мертвецов было не так уж и много. О, их можно было увидеть — в кино, журналах и новостях, но в Де-Мойне и Дулуте они были далеко не обычным зрелищем, и он неплохо зарабатывал, выставляя Мориса на показ в самом сердце страны. Он читал лекции в университетах, снимал помещения в независимых музеях, и люди стекались посмотреть на Мориса. Ему не приходилось прибегать к дешевым уловкам, придумывать нелепые имена для мертвеца. Морис выставлялся как есть — обычный человек, погибший в автомобильной катастрофе и воскресший, чтобы стать статистом на поле боя в последней космической опере. Примитивная мертвая технология даже сработала ему на пользу. Бледно-серая кожа Мориса, его запинающиеся шаги, неумелые движения делали его еще более пугающе экзотичным. Он был современным Франкенштейном, действительным членом общества живых мертвецов.

Бернард прислонился спиной к стене трейлера. Теперь даже этот жалкий маленький карнавал больше не хотел их видеть. Его контракт был расторгнут, и их маленький трейлер снова стал домом для фальшивого замороженного тела Снежного Человека, живого примера ужасного фольклора, который никогда не терял своей тайны. Он вздохнул. Возможно, это и к лучшему, подумал он. Здесь уже несколько дней не было посетителей, и последним, кто выложил жалкие пять долларов, чтобы увидеть ожившее тело Великого Цезаря, был маленький школьник, который смеялся над печально устаревшими атрибутами Мориса.

Даже мертвые выходят из моды.

Беда была в том, что он не знал, что делать дальше. Было ясно, что они с Морисом больше не смогут зарабатывать на жизнь, что ему придется найти настоящую работу, но он не знал, что делать с мертвецом. Они были вместе уже больше полутора десятилетий. Конечно, это были довольно односторонние отношения, и, возможно, Морис не понимал, что он ему говорит, но, черт возьми, мертвец был единственной постоянной константой в его жизни за последние пятнадцать лет, единственным, кто был с ним, несмотря ни на что, единственным, кто никогда не подводил его.

Он понял, что Морис — его лучший друг.

Но Морис не мог быть его другом. Мертвец был неодушевленным предметом. Он заботился о Морисе так же, как заботился о дорогой сердцу машине или любимом диване, с некоторой долей чувств, но не с глубокими эмоциями, присущими другу.

Нет, это неправда. Он больше заботился о Морисе, чем когда-либо о машине или диване, относился к мертвецу так же, как к кошке или собаке. Он чувствовал искреннюю привязанность к Морису.

Нет, это тоже неправда. Он заботился о Морисе гораздо больше.

Но он не хотел жить в стране чудаков. Он не хотел становиться одним из тех жалких и полусумасшедших стариков, как чревовещатели, которые продолжали разговаривать со своими манекенами еще долго после окончания представления.

Он уставился на мертвеца. Что же ему теперь делать? Шипли предложил сдать тело на хранение. «Он не может думать, не может чувствовать. Для него это ни хрена не значит» — сказал владелец карнавала.

Но Бернар не хотел избавиться от Мориса, как от ненужного предмета мебели. С другой стороны, они не могли вместе остаться вдвоем. Он грустно улыбнулся.

— О, Господи! — крикнул он, повторяя ключевую фразу шоу. — Он жив!

По этому сигналу Морис взревел, наклоняясь вперед, чтобы пугать детей, которые могли оказаться перед ним.