Unknown

Говорили, что войска уже подошли к селу Хуанов, которое было на расстоянии всего одного дня пути

до Юньчэна. Это очень расстроило Небесного дара. Учащиеся мигом прекратили свои волнения, но он

еще пребывал в грезах, планировал разные пропагандистские статьи и не мог понять, почему все

разбежались. Когда он грезил, реальность доходила до него значительно медленнее, чем до других.

Только услышав от кого-то про первые орудийные выстрелы, он очнулся, но опять-таки не мог ничего

придумать.

Отец очень всполошился. Он боялся не самих орудий — наслушался их за свою жизнь,— а того, что

они расстреляют его лавки. Впервые попросил помощи у сына, но быстро раскаялся в этом. В такие

минуты Небесный дар не умел ни действовать, ни даже сочинять стихов, он спотыкался на ровном

месте и мог быть только обузой. Он нуждался в постоянном уходе, быстро начинал чувствовать себя

голодным, в самые неподходящие моменты думал о приличиях. Материнские заботы и правила он

забывал только тогда, когда воображал себя дикарем или поэтом. Правда, приказчики по-прежнему

уважали его, прислуживали ему, но ведь он молодой господин. Это казалось ему даже забавным:

почему для «мятежных учащихся» он был нужным человеком, а во время войны — снова барчук?

С тех пор как военные действия приблизились к Юньчэну, соперники наперебой стремились захватить

этот жирный кусок мяса: он был не только богатым, но и покладистым, так что грабить его можно было

не раз. Едва солдаты вступили в город, как многие лавки поспешно закрылись, однако торговцы

жареными лепешками продолжали действовать вовсю, потому что уездное управление отправляло

лепешки в военную ставку. В разгар этой деятельности издалека послышались новые орудийные

выстрелы. Солдаты полезли на городские стены с винтовкой в одной руке и с лепешкой в другой.

Некоторые держали лепешки в обеих руках, потому что на трех солдат была одна винтовка.

Орудийный огонь становился все сильнее. К полуночи армия, занявшая город, поняла, что не

удержится, и начала грабить. Вокруг вспыхнули пожары. Господин Ню в беспокойстве ходил по двору

и непрерывно кашлял. Когда вдалеке занималось очередное зарево, он пытался понять, где именно, и

молился, чтобы небо уберегло его лавки. Небесного дара клонило ко сну, но он все-таки не ложился и с

тревогой смотрел на отца, бессильный чем-нибудь помочь. Цзи, Тигр и его жена тоже высыпали во двор

и подбадривали друг друга, хотя лица у всех были белые.

— Моя лавка горит! «Счастье и изобилие»! — вдруг вскричал отец, приподнимаясь на цыпочках и

указывая на юг. Его колотило, как в лихорадке.

— Не может быть, это не она! — зашумели все наперебой.

— Это же моя лавка... Как мне не знать, где она?! Ей уже больше тридцати лет... Тигр, помоги мне

подняться на стену, я хочу разглядеть получше!

Отца колотило все сильнее, он тяжело дышал, но не унимался. Слыша, как над стеной свистят пули,

Небесный дар решил рискнуть сам и предложил:

— Папа, давай лучше я полезу!

— Ты? Разве ты разглядишь? — Казалось, отец не доверял даже его глазам.

Небесный дар не мог ничего с ним поделать — тем более что он действительно не знал точно, где

искать «Счастье и изобилие». Отец рвался вперед. Если его лавка горит, ему наплевать на пули, он

должен взглянуть на нее собственными глазами. Небесному дару пришлось принести фонарь. Тигр

приставил к стене скамейку, но обессиленный отец не мог взобраться на нее: он по-прежнему дрожал,

разевал рот, на лбу у него выступил холодный пот. Немного отдышавшись, он с помощью Тигра

поставил на скамейку одну ногу, закрыл глаза и замер. Потом поднял другую ногу, и в этот момент

снаружи застрекотала пулеметная очередь.

— Спускайтесь, пулемет! — в ужасе закричал Тигр, но старик но слышал его.

Держась одной рукой за стену, а другой — за Тигра, он продолжал лезть выше, наконец встал на обе

ноги, кашлянул и ухватился за верх стены — ухватился крепко, намертво. Теперь он увидел, что зарево

идет с восточной части Южной улицы. Большие клубы черного дыма вместе с искрами поднимались

вверх, захватывали полнеба, затем опадали, а дымные струйки продолжали подниматься — то прямо, то

наискосок, то извиваясь. Они теснили друг друга, пересекались, сплетались, снова разъединялись,

меняли свой цвет, становясь из густо-черных светло-серыми. Внезапно снизу что-то вспыхивало, среди

дыма рассыпался сноп искр, и дым светлел. Другие клубы, напротив, темнели и поднимались высоко-

высоко, закрывая даже звезды. В воздухе пахло гарью. Это горели «Счастье и изобилие» и другие лавки

— горели совершенно свободно, потому что их никто не тушил.

Господин Ню стоял возле стены как деревянный. Он уже больше не дрожал и, казалось, не жил: жили

только его глаза, видящие, как плоды его тридцатилетних трудов превращаются в клубы черного дыма

и, извиваясь, словно поворачивая назад головы, неудержимо плывут на север. Тигр обеими руками

поддерживал хозяина, но все-таки не сумел его удержать — тот вдруг резко покачнулся и упал.

Небесный дар вскрикнул от неожиданности, выронил фонарь, и все погрузилось во тьму. Лишь хлопья

сажи летали кое-где на фоне более светлого неба.