Unknown

позволила ему взглянуть на дочь. Та вошла, произнесла несколько церемонных фраз и исчезла, но

Небесному дару показалось, что он увидел фею.

Фею звали Вэньин. У нее было тонкое удлиненное лицо с выражением, исполненным достоинства, и

длинные, чуть изогнутые брови — тоже тонкие и очень черные. Одета она была просто, но с большим

изяществом. Она родилась, когда ее отец служил в Кантоне, и поэтому умела говорить, помимо

пекинского, на кантонском диалекте. В процессе беседы госпожа Ди непринужденно разузнала у

Небесного дара о его семейных делах (именно разузнала, никоим образом не выспрашивая), а затем

сделала сыну тайный жест, означающий, что этого юношу можно принять в их дом... С тех пор

Небесный дар погрузился в атмосферу райского блаженства, снова вспомнил фразу: «Наши судьбы

связаны неразрывно!» — но никак не мог передать ее объекту своего обожания, поскольку не видел его.

Лишь один или два раза он издали слышал, как Ди Вэньин играет на флейте, и сложил по этому поводу

такие стихи:

Кажется, будто эта флейта звучит во сне.

Персиковые цветы то ли на земле, то ли в облаках.

Он читал это стихотворение нараспев, мотал головой и, пытаясь воспитать свой дух, уронил на подушку

немало слез, потому что не мог уснуть.

Госпожа Ди была очень добра к Небесному дару и, если он делал что-нибудь не так, мягко его журила,

поясняя, что относится к нему как к родному сыну. Она учила его говорить осторожно, а действовать

смело, чай пить медленно, одежду не пачкать и правильно складывать, подошвы туфель чистить по

краям мелом...

— Здесь вы можете вести себя свободно,— говорила она,— потому что мы ваши друзья, но в других

местах будьте осторожны. Хорошо?

Небесный дар понимал, что она хочет помочь ему, и был благодарен ей за это. Он очень боялся, что его

будут высмеивать как сына торговца, и, когда оказывался в других домах, предпочитал вообще не пить

чай — лишь бы не нарушить каких-нибудь церемоний. В семье Ди он чувствовал себя менее скованно.

Если к Ди приходили гости, он уже имел право не уходить совсем, а скрываться в комнате своего друга.

В такие минуты туда заглядывала Вэньин и приносила ему «похлебку из восьми драгоценностей» или

засахаренные семена лотоса.

— Я принесла это сама, потому что боялась, что у служанки руки грязные! — говорила она, ставила

чашку и на мгновение задерживалась, смело и со значением глядя на него. Потом легко поворачивалась

и снова исчезала.

После этого Небесному дару вообще не хотелось уходить домой.

Обо всем этом он не решался рассказывать отцу да и свою древнюю одежду дома не носил. Однажды, когда Тигр застал его за переодеванием, он сказал Тигру:

— Она дешевая, из старой перешита. Потрогай, какой толстый материал, за целый год не износишь!

Очень экономно!

Ему пришлось сказать эти совсем не поэтические слова, но Тигр все понял и молча показал ему язык.

Больше всего его беспокоили счета от торговцев. Что делать, если в конце года отец разом получит все

эти счета и не пожелает их оплатить?! Он попробовал притвориться беспечным, но у него это не до

конца получилось. Уж не воспользоваться ли методом, который он не любил, но которым иногда

приходится пользоваться? Он имел в виду метод, коим добывал деньги учитель Чжао,— кража и

продажа. Конечно, это метод некрасивый и даже несолидный, однако во имя положения, которое он

завоевал в обществе, во имя красивой жизни, которая была ему так дорога, к нему придется прибегнуть.

И хотя он вновь тем самым провинится перед отцом, он не может бросить эту прекрасную жизнь, эту

жизнь среди облаков — она выше всего на свете! Небесный дар начал чувствовать, что у человека

должны быть деньги, что отец правильно делал, гоняясь за ними, только не надо глупо их тратить. С

ними нужно обращаться так, как члены «Юньчэнского общества», которые тратят деньги с умом, не

оставляя от них ни звука, ни запаха. Деньги приносят им материал для поэзии.

Еще больше приковывала его к этой красивой жизни, естественно, Вэньин. Жена, умеющая писать и

рисовать! Талантливые супруги, которые целыми днями вместе сочиняют стихи или грустят над

персиковыми цветами,— как это восхитительно! Он был убежден, что Вэньин любит его. С ней не так

просто общаться, как со школьницами или студентками, но зато у нее в каждом слове, в каждом жесте

таится невысказанное чувство: ведь не случайна эта «похлебка из восьми драгоценностей». Ради

Вэньин не жалко истратить хоть все отцовские деньги. Он вспомнил любовные сцены из пьесы

«Западный флигель»* и размяк еще больше. Ему казалось, что теперь он должен превратиться в некое

подобие женщины — тихой, спокойной, чувствительной, умеющей рисовать пионы, часто болеющей от

грусти, а ни в коем случае не подражать Хуан Тяньба, это просто смешно. Или быть мужчиной, но

таким, как студент Чжан или Цзя Баоюй*,— опять же чувствительным, отказывающимся от еды,

худеющим и пишущим при этом стихи. Человек должен с утра до вечера порхать над цветами, словно

мотылек. И он, Небесный дар, тоже хочет быть мотыльком — маленьким желтым мотыльком,

стремящимся к пиону! Ради этого он готов даже воровать папины вещи.