Unknown

Нам бы это не стоило ни гроша.

Там не только оплачивали мою организацию, но и покрывали расходы на поездки.

И вот оно началось, без конкретных идей в голове, кроме как попросить держателей акций Eastman Kodak передать доверенности на них чёрной организации Рочестера или лично прийти на собрание акционеров и проголосовать за FIGHT.

Ни тогда, ни сейчас не было и мысли об использовании доверенностей для получения экономической власти в корпорации или для избрания директоров в совет директоров.

Я ни капли не был заинтересован в том, чтобы пара директоров была избрана в совет Kodak или любой другой корпорации.

Мне достаточно было, чтобы у оппозиции стало большинство голосов.

А ещё советы директоров — это только марионетки менеджмента.

За исключением некоторых реальных руководителей, «ушедших на пенсию» в совет директоров, остальные не знают, что к чему.

Первый настоящий прорыв у нас случился после моего выступления на Национальной унитарианской конвенции в Денвере 3 мая 1967 года, на которой я попросил и добился принятия резолюции о том, что доверенности их организации будут переданы FIGHT.

Реакция местных политиков заставила меня понять, что сенаторы и конгрессмены, собирающиеся переизбираться, обращались к своим директорам по исследовательской работе и спрашивали: «А сколько именно протестантов-унитариев у меня в округе?»

Теперь тактика доверенных лиц стала выглядеть как возможный политический джекпот.

Политические лидеры, которые видели, как их церкви передают доверенности нам, могли видеть, как они передают и свои голоса.

Это означало политическую власть.

У Kodak есть деньги, а деньги на выборах — это время на телевидении, освещение в газетах, политработники, реклама, подкуп и давление.

Если голоса это не привлечёт, деньги окажутся политически бесполезными. Было очевидно, что политики, которые поддержат нас, теперь получат выгоду.

Доверенности теперь рассматривались как доказательство политических намерений, если они исходили от крупных членских организаций.

В церковных организациях была масса членов-избирателей! Это означало публичность, а публичность означала давление на политических кандидатов и действующих должностных лиц.

Мы подняли знамя с лозунгом: «Оставьте себе свои проповеди, отдайте нам свои доверенности», — и отправились в море церквей.

Я не мог не заметить иронии в том, что церкви, продавшие своё духовное право на рождение в обмен на пожертвования акциями, теперь могут снова очистить имя, отдав свои доверенности бедным.

Мы наращивали давление.

Я лишь переживал, дойдёт ли послание до Kodak или нет.

Ни раньше, ни позже я не сталкивался с американской корпорацией, которая была бы настолько политически бесчувственной.

Я задавался вопросом, не придётся ли компанию Kodak вытащить на слушание в подкомитете Сената, прежде чем она очнётся и сдастся.

Наращивание политической поддержки подготовило бы почву для двух действий: (1) слушаний в подкомитете Сената, в ходе которых был бы разоблачён ряд их практик, и (2) возможности проведения расследования Генеральной прокуратурой.

Если бы у неё появились такие альтернативы, Kodak ещё подумала бы, связываться с нами или нет.

С бывшим сенатором Робертом Кеннеди мы пришли к соглашению, что мы дадим ему знать, когда будем готовы действовать.

В беседах с Кеннеди я пришёл к пониманию, что он был предан не политике, но людям.

Условия гетто в Рочестере приводили его в негодование.

Я стал изучать арену страны в поисках пути для атаки.

Такие фонды, как Форд, Рокфеллер, Карнеги и другие, со значительными средствами во вложениях, якобы стремились к социальному прогрессу.

Пенсионные фонды профсоюзов тоже, что дальше? Я планировал попросить их: «Если вы не пустышки, то докажите это, ничего не теряя.

Мы не просим ни гроша.

Просто выдайте нам доверенности по акциям, которые держите».

Влияние доверенностей фондов, конечно, было бы незначительным, поскольку у них, в отличие от доверенностей церквей, не было представления ни в каких избирательных округах.

И всё же они имели свой вес.

На ум начинали приходить другие идеи.

Для меня это была совершенно новая игра, и моё любопытство заставило меня рыскать и принюхиваться к многочисленным возможностям в этой великой стране чудес на Уолл-стрит.

Я не знал, что там ждёт, но в этом отчасти и был шарм.

Меня это ни капли не пугало.

Я знал, что случайность, или необходимость, или и то и другое подскажут нам: «Эй, нам сюда». Поскольку я не выглядел обеспокоенным или растерянным, все считали, что у меня есть тайная и полностью организованная макиавеллистская кампания.

Никто и не заподозрил правды.

Газета Los Angeles Times писала: «...Борьба доверенностей с компанией Kodak вызвала волну во всём корпоративном мире. Руководители нескольких крупных корпораций и представители некоторых взаимных фондов пытались связаться с Алински, чтобы выведать остальные его планы.

Один из руководителей корпорации сообщил репортёру: „Когда я спросил его, что он собирается делать дальше, он ответил, что не знает. Я в это не верю“.