Unknown

— Думаешь, мне это нравится? Эйкин не оставил мне выбора — по лицу Амаласвинты он видел, что его слова на нее не подействовали. Да ей и легко говорить. Ей-то достаточно улыбнуться старому козлу, и все проблемы решены. Хорнбори вздохнул. С такой улыбкой и тем, что она обещает, это и не удивительно. — А что, у тебя есть план? — Уже более миролюбивым тоном поинтересовался он. Он не хотел выглядеть в ее глазах жалким червем, но даже ради нее он не собирался расставаться с жизнью.

— Я знаю, где их держат. Вытащим их оттуда, а там посмотрим.

— Это и есть твой план? — Хорнбори не поверил своим ушам. — Ты что, уже подкупила стражу? Подготовила путь к бегству? — Когда Амаласвинта покачала головой, он вздохнул. — Значит, ты просто собираешься войти туда... А потом? Думаешь, что я завалю всех стражников?

— Ты же Хорнбори Драконоборец!

Кажется, она ни капли не сомневается, что он может сразиться с целым войском.

— И как мы вытащим их из Железных чертогов? То есть я должен спасти этих троих, но сколько же должно погибнуть ради этого под ударами моего топора? Верные люди Эйкина, которые не виноваты ни в чем, кроме того, что исполняли приказ своего князя. Мне кажется очень низко поступать так по отношению к ним.

— То. есть ты предпочитаешь казнить своих товарищей, потому что не хочешь резать людей Эйкина? Да ты шутишь.

Хорнбори впервые смотрел на Амаласвинту с недоумением. Конечно, это была не истинная причина, но ему нужно было время, чтобы придумать отговорку получше. Он мог бы сказать ей, что он — просто жалкий трус, которому осточертело, что Галар называет его трусом и ничтожеством, но тогда можно было навеки распрощаться с перспективой оказаться в ее постели еще хоть раз. Нужно придумать новую отговорку, да поскорее!

—Ты же понимаешь, что задумали эти трое. Они хотят убить одного из небесных змеев. А, возможно, и не одного.

– Они хотят свергнуть тиранов-драконов! – патетическим тоном провозгласила Амаласвинта.

— А потом? Я знаю, у них получится убить хотя бы одного из крупных драконов, и я рад буду каждому рухнувшему с небес тирану. Но что будет потом? Думаешь, радужные змеи не узнают, кто убил одного из их братьев по гнезду? Они же словно боги! От них ничто не укроется. Дракон, ради которого погиб Глубокий город, даже не был небесным драконом. Что они сделают, если погибнет один из древнейших? Я скажу тебе: они уничтожат целый народ! Не успокоятся, пока не погибнет последний карлик. И они победят. Это же драконы, любимые дети альвов. Нет такой штольни, где мы смогли бы укрыться от их мести.

– Эйкин отнял у них копья, —возразила Амаласвинта. — Они ничего не смогут сделать с драконами. Нужно просто спасти им жизнь.

— Нет, дело не в этом! Если Галар и Гламир выживут, то не успокоятся, пока не убьют следующего дракона. Думаешь, мне легко будет опустить топор на шеи своих друзей? Думаешь, мне не хочется найти бескровный выход? Но ты же сама знаешь, насколько упрям Галар. Он не сдастся!

— Кажется, ты не слишком взволнован.

Хорнбори сделал заученный отчаянный вздох, который до сих пор срабатывал отлично.

— Нас, мужчин, учат скрывать свои чувства. Что мне сделать, чтобы доказать тебе, что это решение разбивает сердце и мне? Думаешь, мне это нравится? Или я поступаю так из чистого эгоизма, ради спасения собственной шкуры?

Она ничего не ответила, и взгляд ее был красноречивее всяких слов.

— Значит, ты считаешь меня способным предать товарищей. Что ж... — Он полез в висевший на поясе кошель, нащупал пальцами монеты, вытащил две, убедившись, что нужная на месте, ловко спрятал ее за широкую кожаную ленту, украшавшую его запястье, протянул вторую Амаласвинте.

— Ты знаешь, что это.

Та судорожно сглотнула, но кивнула.

— Монета с нашей родины, — дрожащим голосом произнесла она.

— Золотая крона из Глубокого города. Я ношу ее на память... Это мой талисман, который не позволяет забыть о том, что сделали драконы, а еще напоминает об ответственности, о том, что мы должны сделать так, чтобы ни один другой город карликов не повторил судьбы нашей родины, чего бы это ни стоило, — притворяясь подавленным, он опустил взгляд. — Но я не смогу жить, зная, что ты презираешь меня. Лучше я поступлю вразрез со своими убеждениями, чем допущу, чтобы ты считала меня трусом, — он взял монету, положил на раскрытую ладонь, ловко пустил ее по пальцам, показывая то одну, то другую сторону: профиль Старца в Глубине Глубокого города и золотая корона, давшая монете название. — Пусть решает судьба, Амаласвинта, — он подбросил монету, поймал ее, спрятал в кулаке, торжественным жестом приложил левую руку к груди, туда, где билось сердце, чтобы отвлечь ее внимание.