"Мне нужно, чтобы Вы сказали мне, что Вы нашли способ сделать что-то из этой неразберихи", - сказал мне генерал Трюдо. "В Вашей картотеке должны быть какие-нибудь кусочки, с помощью которых можно было сделать оружие, которое мы могли бы использовать на одном из наших вертолетов."
"Что у нас есть, Фил?" - сказал он затем. "Время теперь имеет существенное значение. Мы должны сделать что-то, потому что никто ничего не сделает".
В большом облаке незнания, которое спустилось на Пентагон относительно груза из Розуэлла, пятеро или шестеро человек из военно-морского флота, военно-воздушных сил и армии, фактически знали, что мы не доверяли никому за пределами своего подразделения вооруженных сил и конечно ничего не говорили ЦРУ. Так, присущим только военной бюрократии путем, прикрытие было спрятано от прикрытия, оставив некоторым из нас понимание, что мы свободны делать все что захотим.
Генерал Трюдо и я были совершенно свободными заходить так далеко, насколько это позволял груз. Независимо от того, что остаток группы все еще оставался, они просто потеряли след материалов, отгруженных в Иностранную технологию четырнадцатью годами ранее. И генерал был прав, никого не было дома и наши враги внутри правительства извлекали выгоду из любой информации, до которой они могли добраться. Груз из Розуэлла был одним из призов и если мы ничего бы не делали с ним, русские бы это сделали. И они были у нас на хвосте.
Наши военные разведчики сказали нам, что Советы сильно торговали нашими военными тайнами, в Кремле узнавали о нас раньше, чем мы узнавали что-то в Конгрессе. По крайней мере, армия знала, что КГБ проникало через ЦРУ, а лидерство ЦРУ было неотъемлемой частью рабочей группы по летающим дискам с начала 1950-х годов. Таким образом о каких бы тайнах не думала группа, для КГБ они, конечно же, тайнами не были.
Но вот что не давало крыше обрушиться на всех нас. КГБ и ЦРУ в действительности не были противниками, как таковыми. Они следили друг за другом, но ради практических целей, а также потому, что каждое агентство полностью проникло в другое, они работали как одна организация. Они были профессиональными разведчиками в одном расширенном агентстве, играющими в одну и торгующим информацией. Информация это власть, которую можно использовать. Вы не отдаете ее за просто так политическим лидерам своего правительства, являются ли они республиканцами, Тори или коммунистами, просто за то, что они Вам что-то говорят. Вы не можете доверять политикам, но Вы можете доверять другим разведчикам. По крайней мере разведчики в это верят, поэтому их основная преданность к своей собственной группе и другим группам, играющим в ту же самую игру. ЦРУ, КГБ, Секретная разведывательная служба Великобритании и большое число других иностранных спецслужб были преданны сначала себе и профессии, а уж в последнюю очередь своему правительству.
Одной из причин, по которой в вооруженных силах знали, что профессиональное лидерство КГБ, не чиновников коммунистической партии, которые находились в ней только по политическим причинам, утаивало столько же информации от советского правительства, сколько ЦРУ утаивало от нашего правительства. Такие профессиональные организации по разведке, как ЦРУ и КГБ склонны существовать только ради самосохранения и поэтому ни американская армия, ни российские вооруженные силы им не доверяли. Если Вы посмотрите на то, как КГБ и ЦРУ проигрывали большие шпионские войны во время холодной войны, то Вы увидите, что и КГБ и ЦРУ действовали как одна организация: много профессиональной любезности, много информации в свободном пользовании, чтобы удостовериться, что никто не был уволен и время от времени некоторые человеческие жертвы ради того, чтобы только выглядеть честными. Но когда это дошло до лояльности, то ЦРУ было лояльно к КГБ и наоборот.
Я полагаю, что для этого у них было объяснение. Я знаю, они думали, что остальная часть нас была слишком глупа, чтобы бережно хранить мир и делясь информацией они не допускали между нами ядерной войны. Я верю этому, потому что в свое время я знал достаточно агентов КГБ и получил достаточно обрывков информации не для протокола, которые дали мне возможность составить картину Советского Союза в 1950-х и 1960-х годах, это очень отличается от того, что Вы читали на первых полосах Нью-Йорк Таймс.