Unknown

Люди, которые могли появиться с возникновением новой социальной формы или с поражением старой социальной формы (эти два момента не обязательно совпадают), могли стать революционерами, в то время как те, кто живёт в тот период, когда новый способ производства ещё только должен истощить своё содержание зачастую с лёгкостью интегрируются в общество. Маркс и Энгельс были очевидцами большого разрыва 1848-го, но им также пришлось подчиниться стадии развития капитала, особенно после 1871-го. Их революционный реформизм возник в течение этого периода. Неспроста «Капитал» описывал движение КСП и показывал, как пролетариат может бороться с ним, со "змеей своих мучений", а также за возможность установления коммунизма на основе формального господства капитала над обществом. Ясно, что их позиция была трудной, когда они отказывались отступать после поражения революционного движения, чтобы избежать интеграции в ненавистную порядочность буржуазного общества. Использование политики и демократии содержало в себе возможность ещё более опасной интеграции в общество, если оно происходило под прикрытием борьбы. Маркс, и особенно Энгельс, были фактически интегрированы демократией. Именно так появился и достиг процветания марксизм, а за ним и ревизионизм. Поэтому для нас, живущих в период, когда содержание истощилось и когда можно занять действительно революционные и радикальные позиции (хотя это и не заслуживает особого упоминания), именно ранние работы Маркса могут сочетаться с нашей революционной страстью, потому что они уже вышли за пределы капитала и не вступают в компромиссы с его промежуточным развитием, от которых пострадали поколения пролетариата.

Иными словами, революционеры прошлого века должны были глубоко отрицать самих себя, не только в мысли, но и в жизни, т.е. им пришлось работать на укрепление капитала, будучи в то же время способными делать негативные заключения об этом развитии. Но, как говорил Гегель, в подобном самоотречении существует риск утратить себя (полное отчуждение). Это произошло со всем рабочим движением, как это ясно показывает теория Бернштейна: движение всё; цель ничто. Оно могло видеть развитие человечества только в вечном развитии (в плохом смысле, т.е. в неопределённости) производительных сил, в развитии капитала с его последующим поглощением этим капиталом, притом, что оно должно было отрицать этот капитал. Дихотомия между минимальной и максимальной программами стала ещё одним выражением этого исторического момента, причём последняя стала фиговым листком революции, который неизбежно сдул бы любой порыв социального ветра.

Однако для того, чтобы лучше понять революцию 1917-го, надо отметить, что это была революция внутри контрреволюции, т.е. несмотря на левые течения, мирового революционного разрыва с прошлым не произошло. Такой разрыв подразумевал бы полное отрицание демократии. Русская революция также не могла поддерживать себя на уровне роста, т.е. сократить свою капиталистическую стадию, а в некоторых секторах, вообще избежать её. Поэтому она вступила в компромисс с контрреволюцией (т.е. с развитием капитала, поскольку мы размышляем с точки зрения коммунизма). То же самое касается китайской и других антиколониальных революций. Однако если эти революции непосредственно усиливали контрреволюцию, они также становились её концом, поскольку контрреволюция достигла своего завершения благодаря им и полностью истощила революционный потенциал 1848-го. Такова была основа для тумана, которым отдельные лица намеренно окутали феномен русской революции.

Это также демонстрирует фрагментарный характер вклада Бордиги. Он стремился к сопротивлению капиталу, но осуществил лишь `реставрацию' марксизма, вернувшись к позициям большевиков (до второго съезда Коммунистического Интернационала включительно), удерживая тем самым движение в контрреволюционной сфере. Это утверждение возможного сопротивления капиталу может быть понято из двух утверждений Бордиги:  1. марксизм – это теоретическое предвосхищение (Ср. «Историческая инвариантность марксизма»),   2. марксизм – это также теория контрреволюции (в этом он явно расходился с Коршем). Теперь, когда стадия контрреволюции миновала благодаря новому возрождению революции (1968), теоретический подход Бордиги можно считать преодолённым.