Жду ещё пару минут. Потом мою руки, вытираю их, проверяю телефон, разглядываю ногти, снова проверяю телефон. Раздаётся стук в дверь, и одна из моих коллег спрашивает:
— Здесь есть кто-нибудь?
Чёрт.
Я кричу:
— Сейчас выйду! — Потом прохаживаюсь по комнате, перечитываю сообщение, что послала ему, включая хмурый грустный смайлик, и вдруг чувствую себя самой большой дурой в мире.
Сегодня утром я погуглила Грейсона и, к своему удивлению, вообще ничего не нашла.
Никаких следов Грейсона Кинга в интернете. Он мог оказаться призраком.
Призраком, не отвечающим на мои сообщения, незаинтересованным во мне, не чувствующим связи, которая пожирала меня, грызла, преследовала и поглощала.
Призраком, который я, пьяная Мелани, придумала, чтобы перестать чувствовать себя одинокой.
5
ПРИХОДИТСЯ БЫТЬ МУДАКОМ
Не могу вспомнить, чтобы кто-то трахал мой мозг больше, чем отец, поэтому не вполне уверен, что со мной происходит, но только всю неделю я полностью выбит из колеи.
Мелани оставила глубокий след в моей ёбанной голове и основательно забралась под мою грёбаную кожу.
Пытаюсь выкинуть её из своих мыслей, но Мелани остаётся там. В моём подсознании. Играет с моим кольцом в соске, как будто это её персональная игрушка.
Мне так хотелось ощутить её вкус. И вот теперь я её попробовал, но всё равно не удовлетворён.
Я хочу заставить Мелани дышать так, будто она только что выиграла нью-йоркский марафон, хочу заставить её стонать, как чёртов профессионал, выигравший грёбаный Национальный конкурс стонов. И мне очень хочется, чтобы она улыбнулась, как тогда, когда я подвозил её домой.
Я заставлял себя сосредоточиться, включить голову и открыть глаза.
Но Боже Мой!
Принцесса не облегчала мне задачу.
На этой неделе я вычеркнул из своего списка ещё два пункта. И выяснил, что лейкемия моего отца реальна – по крайней мере, эксперты, которых я привёл, это подтвердили.
Отец поселился в двухэтажном хорошо охраняемом доме, недалеко от того места, где через месяц откроется сезон боёв. И это странно. У него даже тембр голоса изменился. И взгляд стал не таким жёстким. А когда я вошёл, он спросил, как у меня дела.
— Осталась половина списка…
— Меня не волнует список. Как твои дела?
Я уставился на него, но не в замешательстве, а с медленно закипающей яростью.
— Ты в течение двадцати пяти лет отлично справлялся с ролью мудака. Нет смысла менять это сейчас, — сказал я и собрался уходить.
— Почему? — крикнул отец, закашлявшись от усилий, которые потребовались, чтобы это сделать.
— Потому что это ничего не изменит. — Тихо кипя внутри, я сжал руки в кулаки, костяшки впились в кожаные перчатки.
Сейчас я нахожусь вне дома, работаю над третьим пунктом из списка, но никак не могу выкинуть принцессу из головы. Не могу забыть её зелёные глаза и то, как из зелёных они превращались в тёмные изумруды, когда она кончала, как какая-то грёбаная ракета, содрогаясь и извиваясь подо мной. Мелани – тот драгоценный бриллиант, который хочет украсть каждый грабитель, тот котёнок, за которым хочет погнаться каждая собака, кобылица, которую хочется объездить, обуздать и приручить – но не насовсем. О, нет, не навсегда, потому что её дикость возбуждает. Её дикость заставляет стать ещё более диким. Её дикость делает тебя чертовски ненасытным.
Проклятье, в последние дни я чувствую себя таким невообразимо голодным, словно не ел уже сто тысяч недель.
Как только я устраиваюсь за столиком в парке, появляется, наконец, моя цель.
Когда он проходит мимо, я продолжаю сидеть с прикрытыми авиаторами глазами и читаю разложенную на столе газету, под которой надёжно спрятан мой полуавтомат SIG[9].
— Садись, — говорю я так тихо, чтобы никого не насторожить, но достаточно громко, чтобы быть услышанным этим несчастным гадёнышом, с которым приходится здесь нахрен возиться.
При звуке моего голоса он вздрагивает и лезет в карман за тем, что, как я предполагаю, является каким-то средством самозащиты.
— Парни вроде тебя не в состоянии этого увидеть, но можешь поверить, со всех сторон на тебя нацелены винтовки снайперов. Так что тебе лучше сесть.
Мужчина падает как свинцовое грузило на стул, который я пинком подталкиваю к нему.
— Итак, — говорю я, складывая газету и сосредотачивая на нём всё своё внимание, в то время как моё оружие всё ещё находится под сложенной бумагой и направлено прямо ему в сердце.
Я сдвигаю авиаторы на макушку и, откинувшись назад, изучаю мужчину. Среднего возраста. Дожив до стольких лет, он, вероятно, понял, что до конца своих дней застрял на дерьмовой работе, и тогда решил сделать ставку в надежде найти путь к лучшей жизни, а вместо этого всё стало только хуже.
— Вчера я заглянул к тебе домой, чтобы оставить небольшой подарок, но побоялся, что твоя жена увидит содержимое, а, принимая во внимание характер подарка…