Unknown

На пятерых из нас оставалось два радиомаяка, и мы чередовали вызовы по ним, выходя в эфир каждые 12 часов, чтобы как можно дольше сохранить заряд батарей. Ни на один из вызовов так и не было получено ответа. Никто из нас не мог смириться с этим постоянным отсутствием связи с АВАКСом. Если бы мы не вышли на связь с летчиком самолета накануне, это можно было бы списать на неисправность телефонной трубки или еще что-то подобное, но тот факт, что нам удалось установить связь, доказывал, что по крайней мере одна из раций работает, так почему же от АВАКСа не было ответа? Пройдут месяцы, прежде чем мы получим ответ на этот вопрос.

Не успел начаться день, как по шоссе начал идти непрерывный поток гражданского транспорта, который, казалось, не замечал всего происходящего в стране.

— Похоже, здесь каждый владеет полноприводным автомобилем, — заметил Энди, наблюдая за проезжающим транспортом. — Я бы сейчас не отказался от одного из них. Мы бы пересекли границу за пару часов. Пересечем пустыню на колесах, и никто нас даже не заметит.

— И как, черт возьми, мы сможем остановить машину, не расстреляв к чертям собачьим? — спросил Боб. — Они, должно быть, мчатся по этой дороге со скоростью 80-100 миль в час. Ты же знаешь, каковы арабские водители.

— Да, — вклинился я, — это будет хорошо смотреться на твоем надгробии. Погиб в ДТП в 400 кликах за линией фронта.

— Не забывайте, до границы еще около 150 кликов. Как думаешь, сколько еще таких ночей, как последняя, ты сможешь выдержать?

В этом сержант был прав: еще одни сутки, даже наполовину такие же плохие, как предыдущие, — и нас, вероятно, не останется в живых. Семя было посеяно, и Энди уже разрабатывал план. Он видел наш выходной билет отсюда; оставалось только придумать, как попасть на борт.

День тянулся бесконечно долго, его монотонность усугубляла постоянная дрожь наших замерзших тел. Как ни странно, мы оказались в безвыходной ситуации. Нам нужна была ночь, чтобы марш мог продолжаться незаметно, но мысль о нестерпимом холоде, который будет сопровождать заходящее Солнце, делала день еще более желанным. Но мы никак не могли позволить себе двигаться при свете дня: риск был слишком велик. Мы проигрывали в любом случае, однако то немногое тепло, которое давало Солнце, имело одно преимущество: оно давало возможность просушить нашу промокшую одежду. Это само по себе могло оказаться спасительным средством против пронизывающего ночного ветра.

Ближе к полудню госпожа удача, решив, что в данный момент нам явно слишком хорошо, подкинула еще одну задачу. Мы полудремали, насколько позволяли условия, когда всех разбудил Легз.

— Подъем, мать вашу! — Прошептал он. — К нам идет еще один гребаный козопас!

Стоны были единодушны:

— Ты, должно быть, шутишь.

Но, к сожалению, это было правдой. Уже слышался звон колокольчиков. Мы прижались к краю вáди, стараясь как можно меньше выделяться.

— Есть шанс, что он пройдет мимо нас, — начал Динжер. — Это вáди постоянно извивается, мы сможем уйти.

Я огляделся. Теперь охотились мы, и при дневном свете это было заметно по всем нашим лицам. Три ножа были наготове, в том числе и мой. Если пастуху посчастливится на нас наткнуться, не думаю, что он долго проживет на этом свете.

Та часть вáди, где мы укрылись, имела в длину около десяти метров, и шансы на то, что он нас не увидит, были достаточно велики, — пока четыре его козы не решили присоединиться к нашей банде.

Через несколько минут над нами стоял пожилой бедуин лет 80-ти, затянутый в толстый, абсолютно черный диш-даш (арабский халат), не проявлявший никаких эмоций. Внезапно на его лице появилась широкая беззубая ухмылка, и он начал что-то лепетать на каком-то совершенно чужом языке, даже не похожем на арабский. Почти испытывая чувство вины, я убрал нож в ножны, не собираясь убивать старика. И как я подозревал, никто другой тоже не собирался этого делать.

— В распоряжении этого парня вся иракская пустыня, — начал я, — а ему приспичило идти прямо к этому десятиметровому участку вáди. Да вся Республиканская гвардия не смогла бы найти нас лучше!

— Ну и что мы будем с ним делать? — спросил Боб. — Нет смысла его убивать.

— Хаджи, где здесь сук? Сук?³⁰ — пробормотал Энди в ответ старику. «Хаджи» — это уважительное арабское обращение к человеку преклонных лет.

Указывая на юг, бедуин со скоростью в сто миль в час отчеканивал какие-то непонятные слова, время от времени в его монологе проскальзывало слово «сук».

— Чертовски хорошо, Энди, — рассмеялся Динжер. — Он скажет нам, где можно купить пару кур и овец.