Unknown

Стремительная тирада, произнесенная по-арабски, рассеяла ряды иракцев, позволив офицеру впервые хорошо рассмотреть меня. В полумраке раннего утра я мог разглядеть лишь очертания его темно-зеленой военной куртки и черного берета, но по его улыбке и кивку головы я понял, что он доволен своей работой. Осторожно, не подходя слишком близко, он приказал нескольким солдатам обыскать меня, что они и сделали с удивительной неохотой. Меня обыскивали с такой робостью, что посторонний наблюдатель мог бы подумать, что я собираюсь внезапно вскочить и перерезать им всем глотки.

Следующей крупной драмой стало изъятие из моего владения «Магеллана». Толпа собравшихся иракцев, которых к этому моменту должно было быть не менее сорока человек, отступила на несколько шагов назад, опасаясь, что они только что обнаружили бомбу, которая неминуемо взорвется. Я приготовился к шквалу пинков и ударов прикладами, который, как был уверен, будет сопровождать это открытие, но, к моему удивлению, как только они поняли, что маленький прибор неактивен, иракцы вернулись и продолжили поиски в том же духе. Страдая всем телом, я старался не представлять для похитителей никакой угрозы, позволяя им обыскивать себя, двигать, толкать и шпынять по своему усмотрению, стараясь не спровоцировать нового нападения.

Беглый обыск закончился, прозвучал еще один приказ, и меня втащили в ожидавшую меня «Тойоту». Трое солдат запрыгнули на заднее сиденье, чтобы составить мне компанию, двое остались на страже, а третий принялся привязывать мои руки к бортам машины. Наступающий рассвет позволил мне в последний раз окинуть взглядом окрестности, прежде чем мне на глаза надели повязку. Вышка связи, обозначавшая границу, виднелась на горизонте не более чем в паре километров. Она находилась так близко, что мне с трудом удалось сдержать слезы разочарования и неудачи. С таким же успехом она могла находиться и в двухстах километрах от нас.

Через несколько минут после того, как машина начала движение, я потерял всякое чувство направления — мне и так было трудно сохранять рассудок, не говоря уже о том, чтобы пытаться вспомнить, в какую сторону движется пикап. Моим постоянным спутником была тупая боль во всем теле, но она регулярно отступала, когда моя травмированная нога подпрыгивала в трясущейся «Тойоте», ударяясь о заднюю часть пикапа. Когда машина двигалась, мне в висок постоянно давило дуло автомата — один из охранников то ли пытался успокоиться, то ли просто напоминал, что за мной пристально наблюдают.

В какой-то момент мы замедлили ход почти до скорости пешехода, и голоса десятков арабов вкупе с летящими камнями сообщили мне, что меня катают по деревне для всеобщего обозрения и выражения злорадства. Однако этот источник веселья быстро улетучился, когда возмущенные охранники поняли, что камней в них попало столько же, сколько и в меня, если не больше. Особенно громкий вопль, за которым последовал выкрик по-арабски, заставил нас снова двинуться к намеченной цели.

О нашем прибытии на место возвестили внезапная остановка и выстрелы из автоматического оружия в воздух. Я почувствовал, как десятки пар рук пытаются вытащить меня из пикапа еще до того, как были сняты мои путы. Когда они попытались использовать мою раненую ногу в качестве точки опоры, чтобы высадить меня из машины, из моего горла вырвался крик боли, но это только усилило шумный арабский нездоровый смех, который доносился со всех сторон; в воздухе явственно ощущалась злонамеренность.

Все еще с завязанными глазами, меня снова потащили прочь, по траве и асфальту, пока не добрались до здания. К тому времени меня колотило от холода, шока, боли, истощения, потери крови и просто страха — страха перед тем, что, как я знал, должно было неминуемо произойти. Все требовало свою цену.

Порыв теплого воздуха сообщил мне, что мы прибыли в пункт назначения, и на мгновение я перенесся на три месяца назад, в центр допросов в Херефорде. Это напомнило мне о том, что я чувствовал, когда впервые, продрогший и с завязанными глазами, вошел в комнату для допросов.

Когда с моего лица сорвали повязку, я попытался сфокусировать свой взгляд, и тут же понял, что на этом сходство заканчивается. Передо мной предстали холодные, неулыбчивые лица трех иракских офицеров. Самый старший из них, очевидно хозяин роскошного кабинета, сидел за огромным полированным деревянным столом. Он явно недавно проснулся, так как армейская рубашка была надета поверх его халата. В его правой руке медленно тлела сигарета, и едкий дым поднимался к потолку маленьким вихревым облаком. Два других, младших по званию офицера, были полностью одеты по форме, и оба носили звание, как я понял, капитана. Они почтительно стояли с правой стороны от командирского стола, ожидая своей очереди.