Unknown

Утром я был вновь ошарашен тем, что это все действительно случилось со мной, что я больше не тот человек, которого не помнил, а я настоящий, в своем детстве, которое когда-то прожил. Я осматривал комнату, будто видел ее впервые. За столько лет ее образ успел практически смыться из памяти, и я, находясь в ней, ностальгически вспоминал все детали, хоть и не так, как если бы вернулся с энграммами. Открывал шкафы и коробки с игрушками, смотрел на них и видел знакомые предметы, которые при вспоминании вызывали восторг. Одежда, вид из окна, дом – все было сплошным восторгом. Запах ощущался сильнее, звуки были насыщеннее, вкус был более выраженным, и все, что меня окружало, было непривычно больше, чем было раньше. Мир действительно казался значительнее в размерах, чем прежде, когда я был взрослым. Этого я не заметил в прошлый раз и не смог испытать этой прелести больших перемен, когда потихоньку спустился на воду бумажным корабликом, словно в спокойный ручеек. Сейчас это была бурная река из эмоций, и я в ней радостно тонул.

Кто из детских друзей мне был другом, я не знал и потому не спешил бегать искать. Ведь это же дети, они сами объявятся. К тому же брат и сестра были не намного старше меня, и им тоже еще было интересно играть, как и мне, потому что организм был детским и сам просил двигаться. Мы собирали луки и делали стрелы из алюминиевой проволоки, которой было очень много. На наконечник прилепляли шарик, чтобы после выстрела стрелу можно было легко найти. Иногда делали мишень и стреляли по ней. А еще брали штакетник, располовинивали, прицепляли резинку и стреляли крышками от бутылок по игрушечным человечкам. С харкалок стреляли по мухам, катали покрышки, представляя себя машинами, иногда проезжая по коровьему дерьму. Воевали с кустами репейника, а потом собирали соцветия и лепили различных зверей. Жевали гудрон у реки. Из телефонного кабеля выдирали проводки и плели разноцветные футляры для стержней. Купались в речке. Рыбачили. Воевали на камышах, как на саблях. Пасли коров, пока родители были на работе. Ели паслен, который рос в заброшенном огороде у соседей. Бегали в посадки, чтобы пожевать ранетки и плоды лоха серебристого, который мы называли финиками. Непривычное и смешное по названию дерево было высотой 1–4 метра, с сильным корневищем, которое может отходить на восемь метров от куста, иногда образуя заросли. Ветки колючие, с шипами по 3–5 сантиметров. Мы их срывали и, пока шли домой, полностью объедали все ветки. На огороде находили норы тарантулов, заливали их водой, а когда тарантулы вылезали, убивали их штыковой лопатой. Кидались плодами дикого огурца. Играли в жмурки, прятки, шахматы, акционер, домино и детское лото. У нас не было ни телефонов, ни компьютеров, ни приставок и каких-то необычных игрушек, а была лишь куча всяких предметов, с которыми можно было импровизировать. Так мы собрали кораблик из пенопласта и приделали к нему моторчик на пальчиковых батарейках, который благополучно утонул, когда пенопласт перевернулся. Собрали пневматику, создав воздушный клапан из альтернативных вещей. И вообще, в целом, было очень много всего сделано и многое пережито, что в век интернета исчезло. Мои дети не знали мир таким. Это я помнил. И когда вечером я сидел и смотрел на горящий фонарь возле нашего дома, на который из темноты слетались мухи и прочие летающие существа, то невольно грустил, понимая, что мое детство уходит с каждым днем, приближая день переезда. Но оно уходит не только у меня, оно уходит у всех. Даже у тех, кто еще не родился, потому что образовавшееся после перестройки общество потребления частично лишило детей периода детства.

– Пошли запечем рыбу на костре? – предложил я Сабиру на следующий день.

– А ты умеешь? – спросил он, глядя на меня карими глазами.

– Скоро узнаем, – сказал я, и мы отправились на речку ловить рыбу.

Сабир был другом детства, на пару лет младше. Но для меня все были детьми, и потому было без разницы, плюс пару лет или минус.