Untitled

Где дикий жертвенник дикому богу готов, Я как бы присутствовал на моляне Священному камню священных цветов. Свершался предо мной таинственный обряд. Склоняли голову цветы, Закат был пламенем объят,

С раздумьем вечером свиты...

Какой, какой тысячекост,

Грознокрылат, полуморской,

Над морем островом подъемлет хвост, Полунеземной объят тоской?

Тогда живая и быстроглазая ракушка была его свидетель, Ныне — уже умерший, но, как и раньше, зоркий камень, Цветы обступили его, как учителя дети, Его — взиравшего веками.

И ныне он, как с новгородичами, беседует о водяном И, как Садко, берет на руки ветхогусли —

Теперь, когда Кавказом, моря ощеренным дном, В нем жизни сны давно потускли.

Так, среди «Записки кушетки» и «Нежный Иосиф», «Подвиги Александрам» ваяете чудесными руками — Как среди цветов колосьев

С рогом чудесным виден камень.

То было более чем случай:

Цветы молилися, казалось, пред времен давно прошедших слом

О доле нежной, о доле лучшей:

Луга топтались их ослом.

Здесь лег войною меч Искандров,

Здесь юноша загнал народы в медь, Здесь истребил победителя леса ндрав И уловил народы в сеть.

***

Там, где жили свиристели,

Где качались тихо ели, Пролетели, улетели Стая легких времирей.

Где шумели тихо ели,

Где поюны крик пропели, Пролетели, улетели Стая легких времирей.

В беспорядке диком теней, Где, как морок старых дней, Закружились, зазвенели Стая легких времирей.

Стая легких времирей!

Ты поюнна и вабна,

Душу ты пьянишь, как струны, В сердце входишь, как волна!

Ну же, звонкие поюны, Славу легких времирей!

И я свирел в свою свирель, И мир хотел в свою хотель.

Мне послушные свивались звезды в плавный кружеток. И свирел в свою свирель, выполняя мира рок.

***

Огнивом-сечивом высек я мир, И зыбку-улыбку к устам я поднес, И куревом-маревом дол озарил, И сладкую дымность о бывшем вознес.

***

Мне спойте про девушек чистых, Сих спорщиц с черемухой-деревом, Про юношей стройно-плечистых: Есть среди вас они — знаю и верю вам.

***

Мизинич, миг,

Скользнув средь двух часов, Мне создал поцелуйный лик, И крик страстей, и звон оков. Его, лаская, отпустил, О нем я память сохранил, О мальчике кудрявом.

И в час работ,

И в час забавы

О нем я нежно вспоминаю

И, ласкою отменной провожая, Зову, прошу:

«Будь гостем дорогим!»

***

Кому сказатеньки,

Как важно жила барынька?

Нет, не важная барыня,

А, так сказать, лягушечка: Толста, низка и в сарафане, И дружбу вела большевитую С сосновыми князьями.

И зеркальные топила Обозначили следы, Где она весной ступила, Дева ветреной воды.

***

Крылышкуя золотописьмом Тончайших жил,

Кузнечик в кузов пуза уложил Прибрежных много трав и вер.

«Пинь, пинь, пинь!» — тарарахнул зинзивер.

О,лебедиво!

О, озари!

***

Чудовище — жилец вершин

С ужасным задом —

Схватило несшую кувшин

С прелестным взглядом.

Она качалась, точно плод,

В ветвях косматых рук.

Чудовище, урод,

Довольно, тешит свой досуг.

ОПЫТ ЖЕМАННОГО

Я нахожу, что очаровательная погода,

И я прошу милую ручку

Изящно переставить ударение,

Чтобы было так: смерть с кузовком идет по года.

Вон там на дорожке белый встал и стоит виденнега!

Вечер ли? Дерево ль? Прихоть моя?

Ах, позвольте мне это слово в виде неги!

К нему я подхожу с шагом изящным и отменным.

И, кланяясь, зову: если вы не отрицаете значения любви чар,

То я зову вас на вечер.

Там будут барышни и панны, А стаканы в руках будут пенны. Ловя руками тучку,

Ветер получает удар ея, и не я, А согласно махнувшие в глазах светляки Мне говорят, что сношенья с загробным миром легки.

***

Вы помните о городе, обиженном в чуде, Чей звук так мило нежит слух

И взятый из языка старинной чуди.

Зовет увидеть вас пастух

С свирелью сельской (есть много неги в сельском имени), Молочный скот с обильным выменем,

Немного робкий перейти реку, журчащий брод. Все это нам передал в названьи чужой народ.

Пастух с свирелью из березовой коры Ныне замолк за грохотом иной поры.

Где раньше возглас раздавался мальчишески-прекрасных труб,

Там ныне выси застит дыма смольный чуб. Где отражался в водах отсвет коровьих ног, Над рекой там перекинут моста железный полувенок.

Раздору, плахам — вчера и нынче — город ясли.

В нем дружбы пепел и зола, истлев, погасли.

Когда-то, понурив голову, стрелец безмолвно

шествовал за плахой.

Не о нем ли в толпе многоголосой девичий голос заплакал?

В прежних сил закат,

К работе призван кат.

А впрочем, все страшней и проще:

С плодами тел казенных на полях не вырастают рощи.

Казнь отведена в глубь тайного двора —

Здесь на нее взирает детвора.

Когда толпа шумит и веселится, Передо мной всегда казненных лица. Так и теперь: на небе ясном тучка — Я помню о тебе, боярин непокорный Кучка!

***

В тебе, любимый город, Старушки что-то есть.

Уселась на свой короб

И думает поесть.

Косынкой замахнулась — косынка не простая: От и до края летит птиц черная стая.

Я не знаю, Земля кружится или нет, Это зависит, уложится ли в строчку слово.

Я не знаю, были ли мо<ими> бабушкой и дедом Обезьяны, т<ак> к<ак> я не знаю, хочется ли мне сладкого или кислого.

Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы солнце И жилу моей руки соединила общая дрожь.