Untitled.FR11

Чета Мильманов - антиподы. Ниночка небольшого росточка, подвижная, не замолкающая ни на минуту. А Давид - медведь-молчун, за него говорили выра­зительные глаза-прожекторы. После какого-то лётного инцидента, о котором он Ниночке не обмолвился ни словом, эти «прожекторы» стали часто моргать, не­произвольно, особенно когда он волновался.

Иван подначивал друга: «И как ты медкомиссию проходишь? Наверно, все врачи - женщины? Девушки это любят, а как тебя начальство переносит?»

В гостиной, рядом с пианино, стоял накрытый белой скатертью стол. Хоть и шёл лихой послевоенный год, но были здесь и капуста квашеная, и солёные огур­чики, и маринованные грибочки «от Нины Андриановны», паром исходила варё­ная картошка.

Зиночка прихватила с собой деревенской колбасы, которую Ваня привозил в прошлый раз, да ещё шампанское и шоколадные конфеты, добытые Марчуковым в обкомовском буфете.

Иван угощал конфетами Славку и Алика, восьмилетнего сынишку Мильманов, ровесника Бори. Тот был весь в отца, серьёзный, с надутыми губками, но лицом более похожий на светловолосую Нину. Хозяйка включила радио, передавали но­вости: «Сегодня в столице нашей Родины Москве состоялся парад войск.»

- Все к столу, все к столу! - командовала Нина Андриановна.

Алик отправился в свою комнату знакомить Славку с игрушками, взрослые сели за стол. Шампанское запенилось в бокалах, и Нина, опережая мужчин, сказала:

- За нашего героя-директора! Быть ему большим человеком!

- Нет, так, друзья, не годится! Сначала выпьем за наш светлый праздник, за парад на Красной площади! Почти тридцать лет мы живём без царизма!

- Что ж, за парад, так за парад! - помаргивая глазами, сказал Мильман.

Все выпили до дна и принялись за еду. Ваня налегал на селёдочку, которую Нина раздобыла на чёрном рынке.

- Ну, теперь за медаль! А кстати, где она? Показал бы . - наседал на Ивана Давид.

- Ба! А я её на «Свободе» оставил! Да чё там медаль! Главное, премию обе­щали, так что будет повод ещё раз обмыть. Ну, тогда уже у нас дома - никуда не денетесь, милости просим. Не всё тебе, Давид, в самолёте сидеть! Приедешь, Ар­гентину в «качалку» запрягу, пронесёт с ветерком, что на твоём аэроплане!

Выпили за хозяев, за Зиночку и Пашу, за родившегося Саньку. И, как это всег­да было, когда приходил Иван, Нина встала из-за стола, прошла к роялю. Поли­лись чудные звуки «Лунной сонаты». Потом Нина перешла к Шопену: умиротво­ряющая мелодия «сотворяла в душе элегию», как любил говорить Иван.

Закончив играть, Нина повернулась на вращающемся стульчике к гостям, и все зааплодировали.

- Ваня, твой выход!

- Да, да, Ваня - «Дремлют плакучие ивы.»! - поддержала Зина.

Иван не любил, чтоб его упрашивали, пел всегда с удовольствием, но не стал выходить к инструменту, предпочитая петь, сидя за столом.

- Как жаль, что нет Пашуни! Помощники у тебя слабые! - вздохнула Нина. Действительно, голосом в этой компании больше никто не обладал, Давид даже и не пытался петь, а Нина с Зиночкой могли только тихонько подпевать.

Нина проиграла вступление к романсу, и Иван, откинувшись на спинку стула, запел:

Дремлют плакучие ивы,

Тихо склонясь над ручьём...

Струйки бегут торопливо,

Шепчут о чём-то былом.

Шепчут, всё шепчут...

О чё-о-о-м-то былом...

Думы о прошлом далёком мне навевают они.

Сердцем больным, одиноким рвусь я в те прежние дни...

Рвусь я, всё рвусь я...

В те пре-е-е-жние дни!

Где ж ты, родная, далёко?

Помнишь ли ты обо мне?

Так же, как я, вспоминаешь, плачешь в ночной тишине?

Плачешь, всё плачешь...

В ноч-но-о-й ти-шине!

Голос у Ивана был не сильным, но проникновенным, глубоким. Он, как гово­рили, пел не горлом, а грудью. Это был «второй» голос, хорошо поставленный ещё в церковном хоре. Романс закончился, снова все зааплодировали, а у чувстви­тельного неразговорчивого Давида мелькнула в уголке глаза слезинка.

- «Белую акацию», Ваня. «Белую акацию»! - запросила Зиночка.

Пели белогвардейский романс, каким считался «Белая акация», вспоминали та­инственные превращения, которые претерпел романс в годы гражданской войны. Неизвестно кто заменил в песне темп на маршевый, и, с новыми словами, лириче­ский романс о любви двух сердец под белыми акациями зазвучал так: «Слушай, рабочий, война началася! Бросай своё дело, в поход собирайся!»

Мало этого, немцы перед началом войны использовали романс в своих целях: двадцать второго июня ночью фашисты передали в эфир эту музыку, превратив её в пароль для наступления.

К концу вечера распелись все сидящие за столом, и даже Давид стал не в такт подтягивать за остальными. Иван спел «На Кубе...» и ещё несколько русских ро­мансов. Ниночка опять сетовала, что с ними нет Паши.