Унтовое войско

Нессельроде полагает, что Амур для нас по Нерчинскому трактату потерян. — Генерал обращался не только к гражданскому губернатору, но и к врачу, приглашая их обоих к спору с первым петербургским дипломатом. — Удивляюсь, как никто ему не скажет, что слова эти приличны только верховному английскому лорду и его министерству. Удивляюсь, как это никто не сказал Нессельроде, что у нас в Забайкальском крае может быть двадцать тысяч штыков и шесть тысяч кавалерии, если принять мои проекты…

Врач послал горничную за женой Муравьева. Только она способна унять генерала, отвести его мысли от амурских дел. Да и то ненадолго.

Рапорт Муравьева об исследованиях Невельского произвел в Петербурге настоящий переполох. Над авторитетом государственного канцлера графа Карла Васильевича Нессельроде повис дамоклов меч… Давно ли канцлер заверял Государственный совет, что амурский вопрос навеки похоронен, а тут — на тебе… Какой-то безвестный капитанишка уверяет, что устье Амура проходимо для морских судов, а Сахалин вовсе не полуостров, а остров. Чепуха какая! Вздор! Ну, капитанишка — ладно, можно бы наплевать и забыть, а самого Невельского разжаловать в матросы. Да вот оказия — к делу сему прицепился генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев. Приходится докладывать государю…

Царь повелел для разбора дела создать Сибирский комитет.

Нессельроде пугал членов комитета Китаем, уверял, что в низовьях Амура стоит сильный китайский флот, что Невельской действовал без инструкции государя да еще ко всему нарушил ее — плавал в устье Амура, что категорически запрещалось.

Комитет пошел на поводу Нессельроде и постановил просьбу Муравьева об учреждении на Амуре военного, поста отклонить, а Невельского как обманщика и ослушника разжаловать в рядовые.

Невельской думал, идя на прием к Меншикову, что его ждут милости и награды, а тот встретил его с холодком, упрекал за то, что, не дождавшись высочайшего разрешения, рискнул отправиться в Амурский лиман.

Геннадий Иванович начал было ссылаться на чрезвычайные обстоятельства: мол, время поджимало, откладывать исследования на другой год рискованно, как бы иностранцы не опередили… Но князь и слушать не стал.

На заседании Сибирского комитета споров было много. Но как ни старался Нессельроде, похоронить открытия Невельского он не смог. Комитет принял половинчатое решение. Запрещалось «под каким-либо видом или предлогом касаться лимана и устья реки Амур», но разрешалось основать зимовье для торговли с местными жителями где-либо на берегу Охотского моря, «отнюдь не в лимане, а тем более на реке Амуре».

Геннадий Иванович получил даже повышение в чине — стал капитаном первого ранга.

В апреле в губернаторском саду дурманило голову кружево черемух и яблонь. С дорожек и тропок садовник сметал прошлогодний лист. Над головой садовника летали безморозные снежинки — белые, розовые…

Муравьев присел на лавочку возле беседки. Он выздоравливал. Втягивался в дела края. Недавно проводил Невельского в Аян. Вчера прямо здесь вот, в саду, принимал членов экспедиции Ахтэ, напутствовал топографов перед дальней дорогой. Сегодня ждал майора Карсакова. Кое-как, с немалыми хлопотами, вырвал в военном департаменте для любезного Мишеньки повышение в чине. Пришлось царю писать.

Карсаков ныне приведет с собой бурята-пятидесятника Ранжурова, того, что побывал в тайном сплаве и зимовал нынче с русской командой в устье Амура. Прелюбопытно послушать.

Вокруг беседки высажены молодые деревья. Присмотрелся: березки, елочки… «В ельнике — трудиться, в березняке — веселиться, в кедраче — богу молиться».

Подошли майор и пятидесятник.

Муравьев пригласил Карсакова и Ранжурова в беседку.

Генерал оглядел Ранжурова: «Похудел, но выглядит бойчее. Да и то понятно: не на расправу вызван».

Про айгуньского артиллериста Муравьев расспрашивал подробно. Пожалел, что разведка в Айгуне не удалась. Но не спросил, кто ходил в разведку и нет ли каких слухов о тех… пропавших. Ранжуров посчитал неудобным напоминать об Очирке генералу, — Кто его знает — как он… Еще войдет в гнев. «Скажу об Очирке майору», — решил Ранжуров.

— Не навещали ли вас англичане? — спросил Муравьев. Весной из Татарского пролива подходило военное судно, — ответил Ранжуров. — Долго стояло на виду… Гиляки сказывали, что то судно не менее двух разов приплывает к ним — осенью и весной. Случалось, что экипаж его притеснял гиляков, и те боятся всякого его прихода. Не иначе англичан тянет вызнать, когда замерзает и вскрывается лиман, — заметил Карсаков.

— Вот именно! Их так и тянет к Амуру, — подхватил генерал. — А Нессельроде в сие не верит: «Портим, мол, дипломатические отношения из-за ничего». Есть же упрямые головы: каковые в колыбельке, таковые и в могилке. Прости меня, господи, что имя его сиятельства упомянул столь неучтиво. Колыбельки да могилки…

Карсаков усмехнулся, но промолчал.

— А как гиляки на вас смотрят? — спросил Муравьев Ранжурова.