Унция или Драгоценное Ничто

Они ещё долго говорили друг с другом, а потом матрос, подняв голову и весело насвистывая, зашагал на свой крейсер. А Квинта стояла у крыльца, глядя ему вслед и чувствуя, как сердце сжимается, и вся её сила превращается в одну большую слабость, исчезающую за поворотом.

– Куда это ты уставилась? – раздался рядом голос Септимы.

Квинта вспомнила, что должна была разогреть младшим обед к их приходу из школы, а сама всё это время простояла на крыльце.

– Какая-то ты не своя, – Септима взяла её под руку и повела в дом. – Ты что, влюбилась?

– Да, – вздохнула Квинта.

Девочка обрадовалась:

– Дай угадаю! Это тот почтальон с «Капитана Кука», загорелый, как индеец?

– Да, – снова вздохнула Квинта.

– А почему ты стояла на крыльце? Ждала, что его корабль приплывёт к нам во двор?

– Нет, я его провожала.

– Ой, вы были наедине? – Септима сделала круглые глаза.

– Да, – Квинта вздохнула в четвёртый раз.

– И что вы делали? – девочка сияла. – Танцевали танго?

– Нет.

– Румбу?

– Нет…

– Вальс?

– Не-е-ет! – Квинта провела ладонями по пылающим щекам. – Он больше не вернётся… Я так над ним издевалась!

– Ты не умеешь издеваться, – успокоила её Септима. – Разве чуточку подшутить.

В дом влетела Секста, болтавшая с мальчишками на улице.

– У вас, что, кофе убежало?

Вместо ответа Септима схватила её за руки и, напевая весёлую мелодию, повела по комнате в танго. Они скакали вдвоём, дурачась и смеясь, и Квинта, тряхнув распущенными волосами, присоединилась к младшим сёстрам.

Переливчатый, со стонами и всхлипами храп дрожал под чёрными сводами грота. Магнета завозился на подстилке и пихнул братца Рафаку ногой. Гном пробормотал что-то сквозь сон и захрапел ещё заливистей и громче.

Магнета лежал с открытыми глазами, слушая беспокойные рулады, потом встал и спиной вперёд побрёл в дальний угол пещеры.

– Эй, – позвал шёпотом, вглядываясь в беспросветный мрак. – Ты меня слышишь?

В углу стояла тишина.

– Ты здесь? – снова позвал Магнета.

Едва уловимо, из-за камня донёсся одинокий клик струны.

– Тебя, что, хозяин напугал? – гном прислушался.

Подождав несколько мгновений, утвердительно гукнул рожок.

– Меня тоже, – Магнета сел на пол. – Но я это сам заслужил…

Вопросительно свистнула флейта.

– А ты, что же, сюда не по своей вине попала? – он принялся разматывать повязку на руке.

Из темноты с достоинством пропела труба.

– Ну, знаешь, – Магнета впился зубами в узел, – та музыка, которая ни в чём не виновата, сейчас играет в другом месте.

Из угла донеслось пространное полоскание арфы.

– Так-то лучше, – он стряхнул заскорузлую тряпицу. – Я сразу понял, что мы с тобой найдём чёртов… общий язык!

Арфа выразила согласие.

– Тогда расскажи, как тут оказалась. Я слышал, тебя так и не исполнили?

Рожок затянул жалобную песню.

– Подожди, не ной, – гном пошевелил пальцами, морщась от боли. – Давай по порядку, с самого начала.

Некоторое время за камнем не было слышно ни звука. Потом тихо-тихо, с двойного пиано, словно боясь, что излишнее волнение всё расстроит, начался рассказ.

Волна ранних воспоминаний нахлынула, звуча виваче, мажорно и мило. Из этой светлой прелюдии гном узнал, что крошка сюита и её папа жили счастливо в большом загородном доме. Природа вокруг была живописной, о чём говорила изысканная и насыщенная красками орнаментика. Дело происходило, судя по всему, осенью. В звучании преобладали алые, бардовые и жёлто-зелёные тона. Композитор творил с утра до вечера, и дочка росла не по дням, а по часам. Она уже вовсю бегала по дому, баловалась и проказничала, выскакивая в окна, взлетая на крышу и болтая с птицами и звёздами.

Магнета слушал, забыв про рану, и повязка свисала с его неподвижного запястья.

Но чем старше сюита становилась, тем медленнее шло дело – виваче перешло в аллегро, аллегро – в анданте, а анданте сменилось адажио.

Атмосфера в маленьком семействе по-прежнему была хороша, музыкант любил свою дочурку не меньше обычного, но что-то явно его тревожило – то ли бедность, то ли козни завистников. История покуда шла в мажоре, изредка соскальзывая в мелодический минор, и было слышно, что, несмотря на метания отца, отрада всех его дней, милое дитя недостатка в ласке не испытывает, чувствует себя неплохо и уже подросла до коды.

Натуральный минор выскочил неожиданно, вместе с патетическими литаврами, заставив Магнету вздрогнуть. Адажио разом перешло в престо, а надрывное фероче разыгралось до бушующего фуриозо. В этой части повести, как понял гном, отец привёл дочурку на смотрины к издателю, который смертельно оскорбил сюиту в присутствии родителя.

Хаотичное тремоло литавр и оглушительный удар гонга поведали Магнете, что произошло с издателем, а братец Рафака на своей подстилке протяжно застонал и заворочался. До драматичной развязки дело, однако, ещё не дошло.

Престо сбежало к ларго, ларго сползло к едва живому граве, и на глазах гнома, тихий загородный домик оцепили сыщики, а папа-композитор, не оказывая сопротивления, отдал себя в руки правосудия. Уже перед казнью он попросил доставить в темницу любимое дитя и огниво.