Унция или Драгоценное Ничто

Из прихожей донеслись голоса старших дочерей, и в кухню вошли Прима с Секундой, а за ними Кварта и Квинта. Но сейчас они не были на себя похожи – лица бледные, в глазах слёзы.

– Что, что такое? – Гракх поднялся навстречу дочерям. – Сегодня просто какое-то солёное царство!

– Лучше сядь, папа, – Прима обняла отца. – У нас плохие новости.

Амма скользнула взглядом по лицам детей.

– Один мой знакомый матрос… – Секунда всхлипнула, – сказал, что наш Октавиан плыл на «Протее»… домой.

– Так что же ты плачешь, наш мальчик наконец-то вернётся! – Гракх обнял дочь и тут же отстранился. – На «Протее»?

В кухне воцарилась тишина, только суп булькал под крышкой кастрюли.

– То, что брат был на корабле, не значит, что он попал в беду, – сказала Терция.

– Но «Протей» исчез две недели назад! – Гракх зашелестел газетой. – Неужели… они до него добрались?

– Кто «они», папа? – девушки обступили отца.

Старик опустился на табурет.

– Ваша мать решила, что мне всё привиделось, что я слишком много волновался за Октавиана, и на этой почве то чудище и выросло…

– Какое чудище? – Септима протиснулась ближе к отцу.

– О, это такая прорва, детки, что легко проглотит целое море слёз!

– А море с кораблями или без? – она примостилась у его ног.

– Если корабли умеют плакать, – Гракх воздохнул, – то и с кораблями.

– А с пассажирскими или военными? – не унималась Септима.

– В первую очередь с военными!

– Так что же произошло? – сёстры сплотились вокруг табурета. – Что ты от нас скрываешь? – спросили хором.

Гракх прикрыл уши, кивая Терции продолжать.

– Однажды в музыкальную лавочку зашёл покупатель, – девушка встала за спиной отца, – и сказал, что ему нужен тромбон…

– Не просто тромбон, – перебил её старик, – а тромбон «с историей»! О, я слишком поздно понял, какая история его интересует!

Терция выдержала паузу.

– Оказалось, ему нужна история папиных переживаний…

– А зачем ему переживания? – Септима всплеснула ладонями. – Своих что ли мало?

– Переживаний о вашем брате, – Гракх снова не дал Терции сказать. – Мне бы сразу понять, когда он наступил на «Травиату»!

– А откуда это чудище взялось? – спросила Секста.

– Папа разглядел его через тромбон, ну, вы знаете, – махнула рукой Терция. – Так вот, оно пряталось у посетителя внутри, как чёрт в табакерке. С руками-блинами, которыми везде без спроса шарило. А из ноздри у него рос железный волос, и папин тромбон был смертельно ранен.

Септима прижала ладони к щекам:

– Так вот почему ты больше не играешь, папочка!

– Может, мы его полечим? – предложила Секста.

– Это никому не под силу, – Гракх поднялся. – Верный друг заплатил жизнью за мою ошибку. Но как я мог быть таким близоруким? Вас учил, а сам устроил в лавочке закусочную для негодяя! Ведь всё было так явно, – он отошёл к окну, бормоча вполголоса, – все знаки на поверхности…

– Какие знаки, папа? – тут же вскочила Септима.

– Те самые, детки, те самые, – он прислонил палец к уху. – Вот, скрипнуло или прозвенело тихонько, и кажется – колесо телеги или звоночек, а на самом деле это мир заговаривает с нами, хочет сообщить что-то важное, предупредить о чём-то. И вы слушайте и отличайте эти звуки от тех, что издаёт человек или другая живая тварь. Кажется вам, что мышка пробежала, или дождь шумит, а вы понимайте, что это не дождь и не мышка, а волшебные друзья подают свой голос. И тут надо к себе обратиться, проверить, на правильном ли вы пути, не собираетесь ли сделать глупость.

– Какую глупость, папа? – личико Септимы было серьёзным.

– Любую, милая, любую, – Гракх погладил её по голове. – О, детки, вам кажется, этот мир огромен, а на самом деле он весь с грецкий орех, весь тут – на ваших ладонях, в мошке над лампой. Ткнешь его пальчиком, а с другого бока – выпуклость. А мы думаем, раз он так велик, то и не услышит нас, обойдёт вниманием, и заговаривать с ним толку нет. Но, мир всё слышит и всё видит, каждый наш шаг, каждую нашу мысль! Если вы дружны с собой, значит вы и с ним дружны. Если думаете о хорошем, и он радуется и, узнав вас, какие вы есть, никогда не подведёт, не бросит в беде – лишь будьте искренни, умейте слушать. Ясно, доченьки? Только не отвечайте хором, просто кивните!

Сёстры молча качнули головами.

– И не заблуждайтесь, – Гракх посмотрел в окно, – думая, что эти облака, это солнце вдали, этот ветер, этот океан, что они глухи и слепы. И песок на берегу, и камни – всё живое. Говорите с ветром, с океаном, с дорогой, с деревьями вдоль неё, как если бы вы говорили со мной. Мир – ваш настоящий, единственный друг, который, когда меня не будет, всегда выслушает, никогда не перебьёт, – он зашагал по комнате, дирижируя своей речи. – Если вы говорите от чистого сердца, и он сделает так, чтобы вам было счастье. А у счастья тоже свой голос, и вы его узнаете, просто умейте слушать, дети.

– А что это за голос? – Секунда комкала в кулачке сырой платочек.

– О, его ни с чем не перепутаешь, – старик посмотрел на жену. – Как запоёт в сердце Птица, значит, вот оно – счастье! Но вернётся ли теперь к нам…

Он умолк, и на кухне вновь воцарилась печальная тишина.

Септима уселась на табурет отца: