Уолдо, Неприятная профессия Джонатана Хога и другие истории

— А ты попробуй. Откуда, ты думаешь, взялось вот это? — Он взял в руку один из загадочных водяных шариков. — Мое предположение состоит в том, что жизнь на этой планете развивалась тремя путями, почти не пересекающимся. Океанская культура, наземная, и еще одна — назовем ее стратокультурой. А может, есть и четвертая — в земной коре. Мы немножко знаем о жизни в глубине моря, потому что мы любопытны. Но многое ли они знают о нас? Разве десяток спусков батисферы можно считать вторжением? А рыба, которая увидела нашу батисферу, легла спать с головной болью, но никому ничего не сказала, да ей и не поверили бы. А если многие рыбы увидят нашу батисферу и дадут показания под присягой, то явится рыба-психолог и объяснит это массовой галлюцинацией. Нет, нужно сделать что-нибудь столь же заметное, как Столбы например, чтобы оказать влияние на ортодоксов. Редкие посещения толку не дают.

Эйзенберг некоторое время молчал. Когда он заговорил, казалось, он уговаривает самого себя:

— Я в это не верю. Я в это никогда не поверю.

— Во что — в это?

— В вашу теорию. Подумайте, док, ведь если вы правы, вы понимаете, к чему это приведет? Мы беспомощны, мы выброшены за борт.

— Я не думаю, что их уж очень интересует род человеческий. До сегодняшнего дня, по крайней мере, совсем не интересовал.

— Да не в этом дело. Неужели не понятно? У нас было хоть какое-то чувство собственного достоинства. Мы — человечество — страдали и совершали подвиги. Даже когда мы терпели поражение, у нас оставалось трагическое удовлетворение тем, что мы все-таки выше и сообразительнее прочих животных. У нас была вера в человечество — впереди было еще много великих свершений. Но если мы просто одни из низших животных, то какие же великие дела могут нас ожидать?

Мне, например, и в голову не пришло бы становиться «ученым», если бы я знал, что я — рыбка, ковыряющаяся в иле на дне лужи. Моя работа просто не имела бы никакого смысла.

— Может, так оно и есть,

— Пусть так оно и есть! — Эйзенберг поднялся и стал возбужденно расхаживать по ограниченному пространству их тюрьмы. — Может, и так. Но я не смирюсь! Возможно, вы правы. Возможно — ошибаетесь. Не так уж важно, откуда взялись эти Иксы. Так или иначе, они угрожают нашему роду. Док, мы должны выбраться отсюда и предупредить людей!

— Но как?

* * *

Большую часть последних дней перед смертью Грейвс проводил в коматозном состоянии. Билл дежурил при нем почти непрерывно, лишь изредка позволял себе поспать несколько десятков минут. Он мало чем мог помочь своему другу, кроме как бодрствованием, но душевное состояние поддерживалось этим у обоих.

Когда Грейвс позвал его, Билл дремал. Он проснулся мгновенно, хотя шепот был едва слышен:

— Да, док?

— Я не смогу долго говорить. Спасибо за заботу, сынок.

— Да что вы, док.

— Не забывай, для чего ты здесь. Когда-нибудь тебе выпадет шанс. Будь готов и не упусти его. Надо предупредить людей.

— Я это сделаю, док. Клянусь.

— Молодец. — И уже почти совсем неслышно: — Спокойной ночи, сынок.

* * *

Эйзенберг не спускал глаз с тела, пока оно совсем не остыло и не начало коченеть. Измотанный своим долгим бодрствованием и выжатый до дна эмоционально, он провалился в глубокий сон. Когда же он проснулся, тело исчезло.

Было трудно сохранять присутствие духа, оставшись в одиночестве. Он очень правильно поступил, решив при первой же возможности предупредить все остальное человечество, но пока что нужно было противостоять бесконечной монотонности. У него не было даже того развлечения, которое мог позволить себе любой узник, — считать отмеренные ему дни. Ведь его «календарь» был всего лишь счетом его погружений в сон.

Большую часть времени он был не вполне разумен, и было еще хуже, что он сознавал собственное безумие. Периоды возбуждения сменялись полосами глубокой депрессии, когда он мог бы покончить с собой, если бы это было возможно.

Во время периодов возбуждения он строил грандиозные планы борьбы с Икс-существами — после побега. Он не знал как и когда, но в иные моменты на него находила уверенность. Он сам бы возглавил крестовый поход; ракеты смогут преодолеть мертвую зону облака и Столбов; атомные бомбы разрушат их динамическое равновесие. Они будут уничтожены, и мир вновь, как прежде, станет царством человека.

Но снова накатывало отчаяние, и он понимал, что слабое инженерное искусство человека неспособно противостоять мощи и знаниям существ, которые создали Столбы, которые таким неслыханным способом похитили их с Грейвсом. Они бессильны. Может ли треска строить план восстания против города Бостона? Что изменилось бы оттого, что болтливые обезьяны в Гватемале приняли решение уничтожить американский флот?

Они бессильны. Человеческая раса достигла вершины, и оказалось, что она не высшее достижение природы, и это знание оказалось смертельным — одно только знание само по себе. Сейчас это знание убивало его, Билла Эйзенберга. Эйзенберг — представитель рода homo piscis[92]. Бедная рыбка!