Как-то на одном приеме иранцы обратились к нему с просьбой: когда он будет рисовать шаха, пусть на портрете «слегка коснется» черной тушью ресниц и красной помадой губ. «Не вызывающе, но классически», – сказали ему. Нет проблем, он будет сдержан. Когда Дай-ана Росс заказала ему свой портрет, он прописал слегка фон и задумался: «В каком цвете ее нарисовать? Что она хочет, быть брюнеткой или блондинкой?»
Уорхол не ограничился одним только Киссинджером, он становится частым гостем у Кеннеди. В отеле
Он обожал разузнавать и распространять мелкие (и крупные) неблаговидные подробности и о тех, и о других. С большим интересом он разглядывал шикарных содержанок, суетился вокруг некоторых гетеросексуалов, собиравшихся в
Трумен Капоте, которым Уорхол когда-то восхищался и мечтал познакомиться, теперь входит в самый близкий его круг, но восхищение им заметно убавилось: его несовершенства стали бросаться Уорхолу в глаза. Например, в феврале 1979 года Трумен Капоте решил немного «переделать» нос, и Уорхол, навестивший его после операции, со своим обычным сарказмом рассказывал об этом событии в «Дневнике»: «Создавалось впечатление, что Трумен побывал в руках доктора Франкенштейна: шрамы вверху, внизу, по всему лицу. Ему недоставало только винтика, скреплявшего лоскутки кожи. Потом мы вызвали такси, чтобы доехать до клиники доктора Орентрайха (4 доллара), вошли через служебную дверь. Это было все равно что прогуливаться с Гарбо. Трумен переоделся до неузнаваемости: косынка на голове, смешная шапочка в мелких складочках, пуховый платок, рот замотан шарфом, солнечные очки, кожаная куртка, а поверх – широченный плащ. Никто не смог бы его опознать».
Жесткие слова? Да, но он и себя не щадил: «Мы все согласились с тем, что Аведон был ужасен, – небрежно заявлял он. – Ричард сказал, что он сразу теряет всякий интерес к человеку, как только выжмет из него все, что хотел. Когда я высказал свое мнение об этом, все как один завопили, что и я поступаю точно так же».
«Я загоняю в самый дальний угол все, что у меня есть хорошего, и выставляю напоказ все, что есть отвратительного», – признавался он. Сгущал ли он краски, говоря об этом? Он нарочно преувеличивал или нес откровенную чушь? Он шутил? Без сомнения, но сквозь эти утрированные черты можно угадать настоящий портрет Уорхола, который проступает из его размышлений и воспоминаний, которыми он делился с Пэт Хэкетт наутро после каждой вечеринки.
Он говорил: «Видимо, я очень неприятный гость, слишком странный для телевидения, потому что всегда происходит одно и то же: они не знают, что со мною делать». «Все, что бы я ни делал, выглядит странно. У меня странная манера ходить, у меня странный вид. Если бы я смог стать комедийным актером, то, наверное, в фильмах выглядел бы как марионетка». Или следующее: «Пришел Рене Рикар[660]. Он заявил, что моя работа – чисто “декоративная”. Меня это разозлило. В итоге я в самом деле смутился, потому что все увидели мое настоящее
Он даже признавался в совершенных кражах. Как ни странно, их было много: «Я украл несколько столовых приборов, и мне стало стыдно потому, что они упали и все увидели это. Эти приборы были фирмы
Все или почти все вечера в конце 1970-х годов Уорхол проводил в