Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

Как-то раз прапорщик собрал нашу роту в кабинете политпросвещения. Кабинетные занятия в нашем случае были явлением чрезвычайно редким, обычно это было психологическое тестирование или какая-нибудь лекция о выживании в условиях Крайнего Севера – или о чем-то другом, включая непосредственно политпросвещение – что-нибудь о непростой политической ситуации в Лаосе.

Прапорщик тогда встал у кафедры и торжественно произнес:

– Бойцы! Всем известно, что в боевых или в приближенных к ним условиях солдат не должен думать. Думают за солдата командиры. А солдат должен выполнять приказ! Если солдат будет самостоятельно принимать решения или, что еще хуже, терзаться морально-этическими вопросами, он потеряет время, а кроме того, своими колебаниями внесет сумятицу и неразбериху в ряды своих товарищей, что может закончиться гибелью всего подразделения. Поэтому, солдат думать в бою не должен! В это время солдат вверяет себя в руки своего командира.

– Но! – продолжал он – Бывают ситуации нестандартного характера, когда приказ получить не от кого. Тогда солдат не всегда готов к принятию самостоятельных решений. И в этом случае солдат как бы вверяет себя в руки кого-то высшего, кому он мог бы довериться… Например, старые русские солдаты вверяли себя Богу… Мы тоже могли бы вверять себя Богу, но Бога, к сожалению, не существует. Поэтому, мы с вами сами себе придумаем кого-то высшего, исключительно в тактических целях, кто в нашем сознании являлся бы некоторым идеалом, и кому можно было бы доверять.

Он раскрыл папку и стал доставать оттуда листки с изображениями.

На них были нарисованы различные мифические и литературные герои, как правило, воинственного вида. Они и должны были стать для нас этими идеалами. Каждому досталось по такому листочку.

Сидевший рядом со мной Кобылкин получил изображение Ильи Муромца.

Он брезгливо посмотрел на листок и заныл:

– Товарищ прапорщик, а можно мне кого-нибудь другого? Может у вас кто-нибудь посерьезнее есть?

– Кого тебе еще посерьезнее надо, Кобылкин?

– Например, товарища Чапаева или товарища Ворошилова, товарищ прапорщик.

– Это должен быть выдуманный герой, Кобылкин! При чем тут Ворошилов, дурья твоя башка!

– Товарищ пра…

– Отставить саботаж и работать с Ильей Муромцем, Кобылкин!

– Так точно, товарищ пра…

Мне достался очень свирепого вида бородатый мужик в кольчуге с топором.

И так, начиная с этого дня, мы по полчаса, а иногда и больше, рассматривали эту картинку, запоминали все до мельчайших деталей, а потом уже представляли, какой смелый, сильный и справедливый этот герой, как он себя ведет в определенных ситуациях, какой у него голос, как он двигается, как дерется, и так далее, и тому подобное.

А через полторы недели, чтобы служба медом не казалась, прапорщик заставил нас писать сочинение.

Тогда я долго всматривался в листок и пытался что-то написать, но мысли путались.

«Этот воин всем своим видом выражает готовность сражаться в любой момент…»

Нет, не совсем так. Зачеркнул.

«На картинке изображен воин. В левой руке он держит топор наизготовку.»

Опять не то. Ч-черт возьми, что такое! Я же не школьное сочинение пишу.

Я порвал листок и выбросил в урну.

Рядом сидел Кобылкин со своим Ильей Муромцем и, глядя куда-то вдаль, грыз карандаш.

Илья Муромец у Кобылкина был изображен в стиле детского минимализма: румяный, дородный детина, сжимающий в огромной руке довольно скромную по его размерам булаву – издалека казалось, что он держит в руке ложку.

Я глянул на свой листок. У меня картинка была посерьезнее. Не детская какая-то…

В конце концов, я собрался с мыслями.

«Это храбрый воин. Он изображен, стоящим с оружием в полной готовности к бою. Взгляд его устремлен вдаль на неизвестного врага. Он спокоен, но готов ко всему. Не имеет значение количество и сила его врагов. Он не имеет к ним ни капли жалости. Он всегда готов принять бой»

Всегда готов принять бой… Готов принять бой… Бой.

А потом начались проблемы. Точнее одна большая проблема, которая длится и по сей день.

Как-то на занятиях по рукопашному бою мне прилетел тяжелый удар в голову, и я потерял сознание. Точнее, мне так показалось, что я потерял сознание.

Очнулся я в луже ледяной воды. Вокруг меня стояли мои товарищи с весьма озабоченным видом. У Кобылкина дергался глаз. Прапорщик, бледный как полотно, держал в руках пустое ведро.

С тех пор этот мужик с топором спит где-то глубоко внутри моего подсознания, и всякий раз, когда мне грозит серьезная опасность, он просыпается и моими же руками начинает творить жуткие вещи…

***

– Да, первый раз ты нас сильно… – прапорщик уже разливал по кружкам чай, заваренный в эмалированной кружке – …озадачил. Помнишь хоть что было?

Я помотал головой.

– Эх… Рассказывал я тебе! Да что там? Тебя ж тогда колотило, как ненормального. Я тебе стакан водки тогда дал – ты его залпом оприходовал… Я-то помню!

– Да у меня сейчас другие проблемы. У меня там бандюки умершие в квартире лежат, завтра уже вонять начнут.

Прапорщик присвистнул.

– Хочу знать подробности. – кратко отрезал он.