Упрагор, или Сказание о Калашникове

«Ну, наконец-то! – сказал человек. Был он в синих спортивных брюках и белых тапочках. – А я уже, признаться, без общества истосковался. У нас тут было общество. Сначала оно делилось только на женщин и мужчин, и это деление его умножало. А потом оно стало делиться на богатых и бедных, и тогда мы пошли друг друга истреблять. Истребляли, истребляли и вдруг спохватились: кажется, мы уже делимся на умных и дураков? Тут-то все ринулись в умные и постарались отделиться от дураков, что привело к общественному неравенству: огромному обществу умных и крохотному обществу дураков. Чтобы как-то сохранить равновесие, мы в обществе умных установили высокий налог, а дуракам, наоборот, дали стипендию. И в результате все общество превратилось в общество дураков. Вот тогда нам и обменяли настоящее наше на будущее Вы пробовали жить в будущем? Роскошно, шикарно счастливо, но – в будущем? Пусть даже в светлом будущем? Ведь от самого светлого будущего в настоящем не светлей, настоящее из будущего не освещается…

Правда, настоящего у нас не было, нам же его обменяли. И кто-то жил в нашем настоящем, но кто именно – это от нас держали в секрете. А нам в настоящем оставили только страх и аппетит. Так постепенно мы превратились в ископаемое государство»

«Почему в ископаемое?»

«Ну это же понятно! Если государство вывозит промышленную продукцию, его называют промышленным, если аграрную, его называют аграрным. А как прикажете его называть, если оно вывозит одни полезные ископаемые?

А вообще-то мы хорошо жили. Но только в будущем. В будущем мы, можно сказать, жили лучше всех А настоящего у нас не было, потому что нам его обменяли. И сказали, когда обменивали: настоящее быстро проходит, а будущее – это на века!»

12

И снова обломки, складывающиеся в развалины и сидящий у стены человек, уже другой человек! но тоже в белых тапочках.

«Сам не понимаю, что у нас здесь произошло – сказал он Калашникову. – Мы просто голосовали Единогласно, как всегда. Я говорю им: не нужно единогласно. Нам же просто нечего будет считать (сам я – председатель счетной комиссии). А они ни в какую. Единогласно – и все. У нас, видите ли, раньше был обычай: рубить руку, поднятую против, а также руку, не поднятую за. Иногда человек не только оставался без рук, но и терял право голоса. А кому хочется потерять право голоса? Вот они и голосовали за. Уж что мы не делали чтоб обеспечить тайну голосования! Раздавали всем перчатки, чтоб не оставлять отпечатков на бюллетенях голосования, голосовали в темной комнате с завязанными глазами – ничего не получалось.

Верней, получалось, но единогласно. Сто человек голосует – двести за. Двести голосует – четыреста за.

«И что же было дальше?»

«А дальше – что ж. Проголосовали мы за что-то, уж не помню, за что. Вдруг – грохот, огонь… Вот все, что осталось…»

Он снял тапочки, вытряхнул из них пепел. А Калашников двинулся дальше. Верней, глубже – в глубины памяти.

13

Цивилизации мелькали, как станции метро, и вот на развалинах еще один странный тип, не только в белых тапочках, но и в белой шапочке и вдобавок в белом халате. Увидев Калашникова, он панически закричал:

«Не подходите ко мне! Сначала сдайте кровь и мочу на анализ!»

И все же он не удержался, заговорил без анализа. Видно, долго не разговаривал с живым человеком.

Ну что вы хотите, у них тут была чума. Или другая болезнь, столь же смертельная. Он не особенно разбирается, поскольку профессор-администратор. Академик-администратор. Ведал здравоохранением своей погибшей цивилизации. Так что в здоровье он еще разбирается, а в болезнях уже нет. А тут как раз чума, серьезная болезнь, а он, представьте себе, во главе здравоохранения. Как ни крути, получается, что это его плохая работа. Можно получить выговор, а то и вовсе с работы полететь. Вот он и объявил населению, что эпидемия окончилась, а медицине дал указание: вместр чумы ставить другой диагноз. Но население умирало, хотя и с другим диагнозом, пока не вымерло все целиком. Он один остался. Но тоже неважно себя чувствует, как бы не заболеть на этой работе.

14