Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали

Ельцинский режим в России сложился в результате двух переворотов. В августе 1991 г. Ельцин защищал Белый дом и конституционный порядок от «коммунистических путчистов», незаконно организовавших Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), а в сентябре — октябре 1993 г. тот же Ельцин сам отменил конституцию и расстреливал Белый дом (чего августовские «путчисты» сделать не решились). По существу, однако, уже в августе 1991 г. Ельцин и его окружение действовали антиконституционно. Августовский путч остается весьма загадочной страницей истории России. Его участники, вспоминая о тех событиях, постоянно противоречат друг другу и самим себе. Знал ли Горбачев о готовящемся путче заранее, одобрил ли он его в принципе, предпочтя уйти в тень, пока ГКЧП будет наводить порядок? Горбачев, естественно, утверждает, что не знал, а деятели ГКЧП утверждают обратное. Роль Ельцина в тех событиях тоже остается под вопросом — слишком многое указывает на то, что он знал о готовящемся перевороте, а сами путчисты имели основания рассчитывать на сотрудничество, и его жесткое сопротивление оказалось для них полной неожиданностью[65].

Пока ГКЧП неудачно пытался организовать свой переворот, Ельцин осуществил собственный — успешный. Власть от союзных структур, подчинявшихся Горбачеву, перешла к российской республиканской бюрократии, находившейся под контролем Ельцина. Вернувшись в Москву после августовских событий, Горбачев оказался президентом без государства. Официальный роспуск Советского Союза в Беловежской Пуще был предрешен.

Переворот 1991 г. устранил со сцены консервативные фракции бюрократии и открыл путь для широкомасштабной приватизации. Однако он не решил всех политических вопросов, стоявших перед Ельциным. У недовольных сохранялась возможность для сопротивления, продолжали существовать независимые от президента органы законодательной и судебной власти, а следовательно, оппозиция могла быть политически эффективной. Критика политики Ельцина в Верховном Совете на первых порах была достаточно осторожной, но тем не менее она спровоцировала острейший конфликт, приведший к вооруженному противостоянию. На самом деле проблема состояла не в разном понимании экономической реформы Верховным Советом и Кремлем. Все представительные органы власти, избиравшиеся на протяжении правления Ельцина, были критически настроены по отношению к его экономической политике, причем порой критика была даже острее, нежели в 1992 г. Препятствием для реформаторов было само существование Верховного Совета как полноценного и легитимного органа законодательной власти, что оказывалось в принципе несовместимо с «курсом реформ».

В апреле 1993 г., когда очередной кризис в отношениях между Кремлем и Верховным Советом вынудил провести референдум, информационная монополия правящей группы сыграла решающую роль в исходе борьбы.

На референдум были вынесены четыре вопроса:

1) Доверяете ли Вы Президенту Российской Федерации Б. Н. Ельцину?

2) Одобряете ли Вы социально-экономическую политику, осуществляемую Президентом и Правительством Российской Федерации с 1992 г.?

3) Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов Президента Российской Федерации?

4) Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов народных депутатов Российской Федерации?

Кремль призвал население голосовать да, да, нет, да, а Верховный Совет — нет, нет. Да, да. При этом средства массовой информации бессовестно лгали, сообщая своим слушателям, зрителям и читателям, будто Верховный Совет во главе с Русланом Хасбулатовым призывал голосовать против досрочных выборов депутатов, тогда как на самом деле Хасбулатов настаивал на досрочных выборах обеих ветвей власти.

Референдумы вообще традиционно выгодны власти. Население повсюду, тем более в России, склонно скорее сказать «да», чем «нет». На это и рассчитывали организаторы апрельского референдума 1993 г. «Готов предположить и даже поручиться, — писал известный публицист Виктор Гущин, — что, вынашивая идею референдума, его инициаторы делали ставку и на историческую традицию, давно укоренившуюся в российской политической жизни». Покорность народа, его постоянная готовность к жертвам были важнейшим козырем власти. «Парадоксально лишь то, — но это тоже одна из особенностей российской действительности, создающая впечатление абсурдности всего в ней происходящего, — что сыграть на исторической традиции патерналистских отношений между властью и народом пытаются силы, ориентирующиеся на западный цивилизованный мир»[66].