Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни

Утро для меня начиналось часов в пять. Я вставал, на ходу завтракал, заряжался энергией при помощи крепчайшего кофе и катил в больницу. Я работал в двух больницах, одна в Мелроузе, другая в Стоунхеме, и значился там лечащим врачом. Именно туда я и направлял своих частных пациентов, если им нужно было стационарное лечение или операция.

Я делал утренний обход, смотрел, как дела у моих больных, а потом, около восьми, ехал в свой кабинет. Следующие девять часов были расписаны поминутно: я принимал больных. Я по-прежнему хорошо находил общий язык с пациентами и набрал приличную клиентуру: по-моему, в пору расцвета у меня в картотеке было больше семи тысяч больных. А потом — вечерние обходы и домой. Этот цикл, определявший мою жизнь десять лет, был точной копией распорядка дня всех моих знакомых врачей. Из дома затемно, домой после заката. Рита и ее подруги, тоже жены врачей, растили детей с постоянной оглядкой на то, как работает муж. Так было принято.

Медицинское образование, как выяснилось, тормозит развитие личности, откладывает взросление на потом. Я до тридцати лет ходил в студентах. Выжить в этом отроческом состоянии можно только сохраняя отроческие качества: внимательно слушаться авторитетов, держаться в самом низу лестницы, постоянно убеждать себя, что надо учиться дальше. Если вдуматься, американские врачи — страшные эгоисты: вся их карьера — сплошные попытки пролезть в высший эшелон заработков. Если довести американскую мечту до абсурда, получится американская платежная ведомость. Когда мой ежегодный доход превысил 100 000 долларов, мы с Ритой смотрели на эту сумму, как на что-то сюрреалистическое. Дом, где мы в результате обосновались, был в Линкольне, другом уютном «спальном городке» под Бостоном, и стоил в шесть раз дороже первого. Семидесятые стали для нас десятилетием становления. Однако со стороны не было видно одного обстоятельства, о котором я и сам едва догадывался: если вовремя не повзрослеешь, второй попытки тебе не дадут.

Зато я стал понимать, что мир мой очень узок и полон ритуалов. Жизнь в нашей маленькой Индии в Джамайка-Плейн была вовсе не идиллической в том смысле, что в ней всегда царила взвинченность криминального района, где все едва сводят концы с концами. Как-то я пришел домой совершенно вымотанный и сразу рухнул спать. Рита убежала куда-то по делам. Вдруг в гостиной раздался страшный грохот. Подброшенный адреналином, я вскочил и кинулся на шум. Ко мне в дом вломился чернокожий грабитель. Он застыл и смерил меня взглядом. Я тут же вспомнил про крошечную дочку, которая спала тут же в кроватке. Схватил бейсбольную биту и бросился на него. Биту, кстати, мне подарил друг-американец, который хотел объяснить, что на крикете свет клином не сошелся. Не успел грабитель пошевелиться, как я изо всех сил крутанул битой, врезал ему по пояснице и повалил.

Тут внезапно настал полнейший хаос. Прибежали соседи. Вернулась Рита с покупками и обнаружила, что перепуганная малышка заливается слезами, а на полу корчится от боли и ругается незнакомец. Приехала полиция, и я как мог постарался скрыть, что меня трясет от адреналина (все-таки медицинское образование не прошло даром: я сообразил, что нахожусь под влиянием гормона). Оказалось, что грабитель — беглый заключенный, и его быстро вернули в тюрьму.

А жить в престижных пригородах среди докторов-индийцев, уже занявших свое место под солнцем, было куда скучнее. Мы старались сохранить верность своим корням и ежедневно проводили дома церемонию «пуджа» — зажигали масляный светильник и воскуряли благовония. Когда дети подросли, мы отправили девочек в студию классического индийского танца «Бхарап-Натьял», а мальчики зачитывались индийскими комиксами о приключениях Рамы и Кришны. Нас, индийцев, еще теснее сближало то, что многие белые бостонские врачи по-прежнему считали, что мы не такие умелые и опытные, и вечно нас подозревали. Однако эта молчаливая надменность не мешала нам всячески подражать их образу жизни.

Особенно подчеркивали двойственность нашего положения именно те американские обычаи, которыми мы так гордились. Пикники на выходных и вечеринки с коктейлями были точь-в-точь как в телерекламе жидкости для розжига барбекю или бурбона «Кентукки». Разговоры мужчин сводились к похвальбе новыми машинами, которые мы покупали, и соревнованиям, у кого телевизор в гостиной больше. Я слыхал про одного доктора, который всерьез расстраивался, как бы его дети из-за индийской наследственности не оказались слишком маленького роста, ведь тогда их не примут в школьную футбольную команду. И ни много ни мало колол своих детишек гормоном роста, а это было незаконно. Я как эндокринолог очень жалел, что не знаю его лично и не могу предупредить, какие побочные эффекты — вплоть до рака — могут быть у такой «терапии».