Управляющий мозг. Лобные доли, лидерство и цивилизация

Таким образом, столь разрозненные явления как инертность при паркинсонизме, импульсивность при синдроме Туретта, рассеянность при синдроме дефицита внимания с гиперактивностью, персеверация при обсессивно-компульсивном расстройстве, отсутствие эмпатии или «теории души» при аутизме или хронической шизофрении, в значительной степени могут быть поняты — полагает Голдберг — как следствие резонансов, вторичных расстройств в функции лобных долей. В пользу этого свидетельствуют не только клинические наблюдения и данные тестирования, но и новейшие результаты в области функциональной нейровизуализации мозга; идеи Голдберга представляют эти синдромы в новом свете и могут быть очень важны в клинической практике.

В отличие от пациентов с массивными повреждениями лобных долей, демонстрирующих непонимание своего состояния, люди, страдающие болезнью Паркинсона, с синдромом Туретта, обсессивно-компульсивным расстройством, синдромом дефицита внимания с гиперактивностью или аутизмом могут описывать и зачастую весьма аккуратно анализировать, что с ними происходит. Поэтому они могут нам рассказать то, чего пациенты с первичной патологией лобных долей рассказать не могут, — как на самом деле чувствует себя изнутри человек, имеющий отличия и особенности, относящиеся к функции лобных долей.

Голдберг представляет эти дискуссии, которые в другом контексте могли бы быть сложными, трудными или тяжеловесными, с большой живостью и юмором, часто перемежая их с личным повествованием. Так, в середине обсуждения им «полезависимого» поведения (постоянной отвлекаемости, столь характерной для тех, у кого имеются серьёзные повреждения лобных долей), Голдберг говорит о собаках, их относительно «без-лобном» поведении, когда «с глаз долой» (out of sight) означает «из сердца вон» (out of mind). Он показывает, как это контрастирует с поведением приматов, и рассказывает нам, как однажды во время своей поездки в Таиланд он «подружился» с молодым самцом-гиббоном, приручённым владельцем ресторана в Пхукете:

Каждое утро гиббон прибегал, чтобы пожать руку. Затем, используя все конечности, он приступал к краткому паукообразному танцу, который я интерпретировал, льстя себе, как выражение радости от того, что он увидел меня. Но затем, несмотря на его склонность к неугомонной игре, он устраивался подле меня и с крайней сосредоточенностью изучал мельчайшие детали моей одежды: ремешок от часов, пуговицу, туфли, очки (которые однажды, когда я на миг утратил бдительность, он сорвал с моего лица и попытался употребить в пищу). Он смотрел на предметы целенаправленно и систематически переводил взгляд с одной детали на другую. Когда однажды на моем указательном пальце появилась повязка, молодой гиббон старательно изучил её. Несмотря на свой статус «низшего» примата (в отличие от обезьян Бонобо, шимпанзе, горилл и орангутанов, которые известны как «высшие» приматы), гиббон был способен к устойчивому вниманию.

Наиболее примечательно то, что гиббон неизменно возвращался обратно к объекту своего любопытства после внезапного отвлечения, например, уличным шумом. Он возобновлял исследование в точности там, где оно было прервано, даже если приостановка длилась более доли секунды. Действия гиббона направлялись внутренним представлением, которое «скрепляло» его поведение перед отвлечением и после него. «С глаз долой» уже больше не было «из сердца вон»!

Голдберг — любитель собак, у которого было их несколько, но для него «взаимодействие с гиббоном было настолько качественно отлично, настолько поразительно богаче, чем все, что я когда-либо наблюдал в поведении собак, что я некоторое время забавлялся идеей купить гиббона, привезти его в Нью-Йорк и сделать своим домашним животным и компаньоном». Это, разумеется, было невозможно, чем Голдберг (с которым к этому времени я уже был знаком) был очень раздосадован. Я чувствовал огромную симпатию к нему, потому что я сам имел до этого почти идентичный опыт с орангутангом и почти серьёзно желал, чтобы мы, по крайней мере, могли обмениваться открытками.

* * *