Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Демиург «Столбцов» — это не только милосердный Господь «лицемерной» традиционной религии, но и считающийся его противником Искуситель. На самом деле добрый Бог лампад и свечек и его злобный антагонист дьявол не являются врагами, а действуют сообща, чтобы запугать человечество, причем один из них искушает душу, а другой — плоть. Как добрый «лампадный» Бог, он имеет три ипостаси (Отец, Сын и Святой Дух), а как дьявол — более многолик. Так, на короткое время он появляется в образе фаустовского пуделя (Мефистофеля) в стихотворении «Обводный канал» (48), где ему возносятся хвалы наряду с прославлением сапог и штанов. Еще раз он возникает в стихотворении «Фокстрот» как маэстро гавайского джаз-банда. Его демоническая сущность выявляется, когда, раскачиваясь «как жрец» и махая дирижерской (волшебной) палочкой, он превращает танцующих модный танец фокстрот в «херувимов, парящих в воздухе» (43). Дьявол прячется, как уже было отмечено, и под личиной «роскошного мужика», продающего круглые и заманчивые «апельсинчики» нэповской Еве. Какое бы обличие ни принимал Демиург, он всегда преследует одну цель: держать человека в состоянии повиновения низким инстинктам с целью истребления возвышенных и облагораживающих стремлений духа.

Смертное человечество

В «Столбцах» большинство городских жителей никак не участвуют в общем деле достижения бессмертия, а, напротив, извлекают выгоду из смерти, занимаясь каннибализмом, вампиризмом и патрофагией. Короткое состояние «анабиоза» мещанина Старого мира сменилось «биоактивностью», как, намекая на пьесу «Клоп» Маяковского (1928), писал Горький в письме к М. А. Семашко, где определял сущность нэпмана (см. [Турков 1981: 28]). Действительно, преобладание категории «плотских» людей в «Столбцах» совершенно очевидно.

Гилики, или люди плоти

Население нэповского Ленинграда убеждено, что в 1917 году оно возродилось к новой жизни, очищенное животворными водами революционного крещения. Однако возрождение длилось недолго, и после введения нэпа на свет появились странные, чудовищно гигантские младенцы, проявляющие инфантильную жадность в сочетании со взрослой извращенностью. Правдоподобное описание их появления на свет дается в стихотворении «Пекарня» (46–47).

На первый взгляд тема его — выпечка хлеба, но этот «хлеб» — не просто хлеб, а «младенец-хлеб», созданный нэпом, то есть нэповский обыватель, претендующий на звание «нового человека»[184]. Этот «младенец» наделен даром речи: вышедший из могучей печи революции, он произносит «слово стройно» (47). По всей видимости, это слово — то «новое слово» послереволюционной истории, которое «России было суждено сказать миру» после Октября [Горностаев 1929:86]. Однако младенец, появившийся из «пещеры всех метаморфоз», или огненного чрева революции, оказался непропеченным. Он вскоре дегенерировал в раздувшегося, инфантильного и безответственного гигантского младенца таких стихотворений, как «Фигуры сна» и «Новый быт». Радость «вождя» (Ленина) и его помощников-хлебопеков по поводу появления нового человека, который произнес бы «насущный хлеб» нового слова и новой правды, оказалась преждевременной:

Уж воют вздернутые бревна,
но вот через туман и дождь,
подняв фонарь шестиугольный,
ударил в сковороду вождь, —
и хлебопеки сквозь туман,
как будто идолы в тиарах,
летят, играя на цимбалах
кастрюль неведомый канкан (46).
<…>
А печь, наследника родив
и стройное поправив чрево,
стоит, стыдливая, как дева,
с ночною розой на груди.
И кот, в почетном сидя месте,
усталой лапкой рыльце крестит,
зловонным хвостиком вертит,
потом кувшинчиком сидит.
Сидит-сидит и улыбнется,
и вдруг исчез. Одно болотце
осталось в глиняном полу[185]

.И утро выплыло в углу (47).

Даже печь, поняв, кого она произвела на свет, отказывается от своего материнства, «стыдливо» притворяясь, что сохранила былую девственность.