Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Следует еще раз заметить, что недуги русской деревни и бедственное положение мужика коренятся не в самой природе: это вина тех, кто не захотел и не сумел взять ее под контроль. Как писал поэт в более позднем стихотворении «Я не ищу гармонии в природе…», природа — «безумная, но любящая мать» [Заболоцкий 1965: 111] для своих детей, то есть всего людского рода. Иногда она показывает свою любящую натуру, иногда впадает в яростное безрассудство. Время от времени она дарует обильные урожаи и благоприятную погоду, но нередко насылает засухи, наводнения, бури и лесные пожары. Она может дать доброе здоровье и долгую жизнь, а может навлечь на человечество чуму и другие болезни и бедствия. Рано или поздно природа убивает всех своих детей, так как не в состоянии защитить их от собственных разрушительных сил. Поскольку природа не добра и не зла, а просто не в состоянии регулировать себя, ее не стоит любить или ненавидеть — ее следует лечить с помощью науки. Эту простую истину понимает даже летящий «журавель», несущий в клюве свиток с лозунгом «Убыток / дают трехпольные труды» в клюве (207). Но, к несчастью, богатые, но невежественные кулаки больше доверяют Демиургу, чем науке. Они проводят слишком много времени в молитвах о собственном преуспеянии, и их не волнуют такие всемирные проблемы, как эрозия почвы, наводнения, засухи, эпидемии или голод, по крайней мере до тех пор, пока все это не коснется их лично.

Демиург

«Торжество земледелия» содержит резкую критику православия. Используя толстовский прием непочтительного остраннения, поэт заставляет своих введенных в заблуждение кулаков молиться «лохматым, немощным, двуногим» богам (216). Явно, что эти «лохматые» божества так же примитивны, как любые языческие идолы, а эпитет «двуногий» в этом контексте указывает на то, что их статус очень, и даже «слишком», близок человеческому. Только кулаки все еще цепляются за религию, несостоятельность которой всем другим людям доказала революция. Возможно, они инстинктивно чувствуют родство с ней, так как душа для них что-то вроде личного капитала, который стоит инвестировать в проект загробной жизни в раю.

Можно с уверенностью предсказать, что, когда придет пора раскулачивания, «идолы» этого класса не помогут своим непросвещенным почитателям. Кулаку, распростертому перед иконами («поклоны медленные кокал», 216), следовало бы вступить в колхоз и хозяйствовать на земле рационально, вместе с мужиками приспосабливаясь к новой реальности творимого Нового мира. Но он слишком скован традициями, да и жадностью, для того чтобы измениться. Его решение насущных проблем будет обычным: оставить все на «усмотрение Бога» в уверенности, что Бог, как и он сам, желает «истребленья / того, что — будущего знаки» (216).

Поэма, таким образом, критикует со стандартных советских позиций «сивуху» религии, призывающей к пассивности и инертности. Федоров, конечно, был верующим, но тоже критиковал пассивное христианство, целиком полагающееся на молитву и сосредоточенное на спасении отдельной личности. Философ считал большинство христиан «язычниками», принимающими природу такой, какая она есть, вместо того чтобы превращать ее в тот идеальный мир, которым она должна быть. Федоров, пожалуй, наклеил бы на пассивного и эгоцентричного кулака в «Торжестве земледелия» ярлык «язычника».

Однако вряд ли философ одобрил бы восхваляемое в поэме гонение на религию, как, например, закрытие деревенской церкви. Ее двери запечатывают «бревнишком навозным» (228), как бы пригвождая вампира к его гробу, чтобы он не смог возвратиться в мир живых. Дополнительный демонический штрих облика церкви — рой гнездящихся внутри колокольни летучих мышей, свисающих с балок, как «стая мертвых ведем» [Там же]. Разумеется, никто (кроме кулаков) больше не боится ни подобных ведьмам летучих мышей, ни «ликов грозных на иконах» (228); их чары исчезли, и никто в деревне не сожалеет о кончине религии, кроме, конечно, местного кулака. К великой радости всего сельского населения, старый бог и его «лохматые» идолы отыграли свою роль. «Третий Рим» пал в 1917 году, а его идеологическая подпора — православие — в год коллективизации, как бы подтверждая старинное пророчество, что «четвертому Риму не бывать». В самом деле, религия активного преображения с помощью коллективизации пришла на смену религии, защищавшей богатых, у которых избы крепки, «словно крепость» (215), и одурманивавшей бедных проповедями терпения и посмертного воздаяния. «Четвертого Рима» «воистину» не будет — но будет Новый мир, построенный на истинной религии человеческого творческого всемогущества.

Смертное человечество