Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Герой «Праздника бессмертия», выдающийся химик и эрудит Фриде, — изобретатель сыворотки бессмертия, которая осуществила «мечты средневековых алхимиков, философов, поэтов и королей» (351)[214]. Он также гениальный исследователь в самых разных областях науки и достиг всеведения, разрешив все загадки материи (курсив мой. — А. М.-Д.), даже последнюю, над которой долгое время бились его всепроникающий интеллект и могучий мозг, а именно как произошли «самопроизвольно [е] зарождени[е] организмов и одухотворени[е] материи» (356). Разрешение этого вопроса, очевидно, лишний раз доказало Фриде, что, вне всякого сомнения, никакого «мистического» начала при возникновении жизни не присутствовало и что дух и материя есть разновидности одной и той же субстанции. Универсальный гений Фриде не был чужд и искусствам — он достиг высокого мастерства почти во всех, но они, по-видимому, не доставляли ему полного духовного удовлетворения, оставаясь забавой.

Прожив больше тысячи лет, Фриде, несмотря на все свои успехи и великие достижения, приходит к выводу, что личное физическое бессмертие не нужно человеку — по крайней мере, ему, Фриде. Ему стало ясно, что «вечная жизнь на земле есть круг повторяемости, особенно невыносимой для гения, самое существо которого ищет новизны» (368). Когда Фриде разрешил последнюю загадку материи и окончательно убедился, что Бога нет, то есть что никого умнее его самого нет ни на Земле, ни в космических мирах, он полностью осознал, как некогда Екклезиаст, что нет «ничего нового под солнцем». Он знает, что будут «повтор [яться] мысли, чувства, желания, поступки и даже самая мысль о том, что все повторяется, при [дет] в голову, может быть, в тысячный раз […]». И он решил, что «это ужасно!..» (366).

Пойманный в ловушку предсказуемости и повторяемости, Фриде не находит облегчения от угнетающего его taedium vitae и в личной жизни. Он духовно и эмоционально не привязан ни к своим коллегам, ни к какой-либо из своих восемнадцати жен и девяноста двух любовниц, ни к своим детям и их потомству. Количество его детей, внуков, правнуков и праправнуков за тысячелетие достигло численности «значительного города в древности», их слишком много, чтобы Фриде мог вникнуть в специфику личности каждого и тем более полюбить кого-нибудь из них[215]. Многих он даже не знает лично, так как они живут на других планетах. Он расстается и с восемнадцатой женой, испытывая при прощании с ней бесконечную скуку, так как слышит во время разрыва те же слова обиды и видит те же жесты оскорбленного самолюбия, которые уже слышал и видел сто раз; закон повторяемости выявляется во всех сферах жизни с жестокой регулярностью.

Празднуя день бессмертия с одним из своих многочисленных потомков и его товарищами, он признается им, что «всеведение и бессмертие заслуживают не благословения, а проклятия <…>. Да будь они прокляты!..» (365). Даже его любимая наука химия его больше не привлекает, и то же безразличие он испытывает по отношению ко всем другим прежде почитаемым им наукам. Это состояние духа так сильно овладевает им, что он решает покончить с собой. Взвесив разные способы самоубийства, он сжигает себя на костре (огонь — стихия Прометея), прикрепив себя цепями к чугунному столбу. Он умирает в ужасных муках, о возможности существования которых он уже почти забыл, но перспектива будущего сочетания бездеятельного ума с вечно молодым телом (см. 366) стала для него пыткой, еще более невыносимой, чем самосожжение.