«Упрямец» и другие рассказы

Кинулся я поверху, перевалил через Шумницу, спустился по обрыву в ущелье, которое у нас называют Чертовым котлом, и оказался прямо над злодеем. По-партизански ходить я вроде умею — да, видно, поторопился (не при фашистах ведь!), ну и стронул камешек. Тот возьми да сорвись вниз. Эхо раскатилось по глубокому ущелью и предупредило Божью Коровку. Стремглав ринулся и я вслед за камнем, но покуда добежал до порубщика, тот уже успел зарыть топор в землю и сидит себе как ни в чем не бывало, даже цигарку запалил.

Вокруг него — смерть, опустошение: больше тридцати поваленных стволов лежат друг на друге с обрубленными ветвями.

Спрашиваю его, гада, что он тут делает. А он отвечает:

— Диких пчелок ищу, пчеловодством вот надумал заняться.

— А кто тут только что лес рубил?

— А я почем знаю? Не слыхал. Я только-только отдохнуть присел.

Руки у него все от листвы зеленые, сучьями оцарапанные, а смотрит на меня Божья эта Коровка такими христианскими глазками, словно перед ним шестикрылый серафим небесный.

— Да ты на ручищи свои погляди!

— Ах, это?.. — повернул он кверху зеленые свои ладони. — Вот дело-то какое… Это, понимаешь… Взбирался я на деревья, в дуплах, что повыше, пошарить. На один дуб, на высокий, пчелы заманили, едва не сорвался…

Стал я напирать на христианскую его совесть. Разъяснил, какое огромное значение имеет лес, так сказать зеленое наше золото, для социалистического хозяйства. Как смягчает он климат, поддерживает влагу в полях и реках, предотвращает эрозию и выветривание почвы.

— Да знаю, Алекси, знаю, — кивал он лошадиной своей плешивой головой.

А я разошелся, словно какой оратор:

— Без наших лесов мы не могли бы построить ни одного завода, ни одной электростанции, ни одного дома. Земля превратилась бы в пустыню. Понимаешь, бай Пело?

— Как не понять, Алекси! Ведь и в писании сказано: «Храните леса, ибо они благодать божья».

— А коли так, что же ты эту «благодать» под корень рубишь, как последний преступник? Глянь, какой участок расчистил, тут впору гумно устроить!

— Но, но, но, но, прошу не оскорблять! — И благостная его улыбка погасла. — Если бы не было в писании сказано: «Прости неразумного обидчика своего» — я бы тебя за такие слова по судам затаскал.

— Да я сам тебя к прокурору сволоку! — разом прекратил я разъяснительную работу. — Как влеплю тебе акт на две тысячи левов, век будешь помнить. Да еще за решеткой у меня насидишься.

— Душите, сживайте со свету! — не на шутку расстроился Божья Коровка. — Коли мы единоличники, так, выходит, уж мы и не болгары, не патриоты. Вроде и не проливали кровь за эту землю. Валяй, — лязгал он лошадиной своей челюстью, — веди, веди меня к прокурору. Я у него спрошу: есть такой закон, чтобы коммунисты забижали ни в чем не повинных беспартийных граждан? Тебя ведь как раз за это, кажись, в партию принимать не хотели.

— Слушай, бай Пело!..

— Ну чего, чего опять глазами стреляешь? Ты ведь вроде богом своим коммунистическим побожился, что не будешь больше на православных замахиваться? И пора бы тебе знать, дорогой товарищ, какую пользу приносит пчеловодство. Найди я сегодня один рой — завтра у меня их пять будет. А пять ульев, по пятьдесят кил меда в каждом, — это двести пятьдесят кил. Выходит, я получше твоего соображаю, как надо помогать социализму!

Видал я нахалов, но более бесстыжей морды во всем свете не сыщешь. Поврежденное мое сердце снова зашлось от возмущения. Рассудок делал отчаянные усилия, чтоб удержать меня, а руки так и чесались, так и подмывало схватить ружье да либо его, либо себя тут же на месте и порешить.

А! А клятва-то? Клятва!

Пальцем я его не тронул, только выставил вон из лесу, а сам направился в сельсовет.

Председателем у нас товарищ Тихомир Кротев. У некоторых наших деревенских по одному прозвищу, а у этого — целых два: Размазня и Карандаш. Размазней прозвали его за характер, а Карандашом — за привычку тоненько-тоненько оттачивать карандаш и вечно записывать что-то для памяти да никогда потом не выполнять. Что с этим человеком стало, ума не приложу. В дни Сопротивления он не раз без страха смотрел смерти в лицо. Работал он тогда в селе Бели Бряг кладовщиком в районной потребкооперации. Однажды переправил партизанам пятьсот пар обуви, в другой раз — целый вагон сыру. Медикаменты раздобывал, каких нигде и не достать было по тем временам, оружие покупал, а дом его был самым надежным местом для партизанского штаба нашей зоны. А вот после победы до того загладил Тихомир все углы и уголки своего характера, что никак его не зацепишь, ничем не проймешь! В общем, размазня размазней…

Ровными и круглыми, точно дробинки, буквочками записал Кротев мою жалобу в тетрадку и опять взялся за острый свой ножичек, чтобы отточить карандаш.