«Упрямец» и другие рассказы

Дунай, вобравший в себя воды стольких рек, далеко уходил в ночи к румынскому берегу, а из глубин его веяло какой-то манящей, притягательной силой.

— Как страшно! — вздрогнула Стоянова, боязливо сжавшись на середине скамьи. — Ведь я первый раз в жизни катаюсь по Дунаю.

— Ничего страшного, — подбодрил ее Петров, раскачиваясь в такт движению весел. — Сейчас доедем.

Он даже запел:

Взошел месяц сахарный,
румяный, ласковый…

Но от быстрого бега воды, мелькавшей за низкими бортами лодки, у него закружилась голова. От холода, от напряжения, с которым он сжимал весла, пальцы свело судорогой, сердце заколотилось, отдаваясь в груди и в висках. Однако он продолжал грести и петь:

То не месяц был сахарный,
а красавица де́вица,
румяная, ласковая…

Словно в ответ на зов песни, из-за потонувших во тьме холмов на румынском берегу выплыла полная, округлая луна. Мгновение помедлила на горизонте, погляделась в черное зеркало реки, распустила по волнам копну золотых волос и легко заскользила по звездной синеве, заливая ее своим сиянием.

Примолкла, притаилась дунайская ночь.

Петров продолжал грести.

Но время его лунных ночей, когда он катал по реке молодую жену, давно прошло… Чтобы не бередить душу воспоминаниями об этих счастливейших часах своей жизни, он с тех пор почти и не брался за весла. А Дунай стремительно мчит вниз свои воды, и много нужно сил, чтобы грести против течения.

Пот катил по лицу старика, стекал по спине, взмокли ладони ослабевших рук — еще немного, и весла повиснут, точно крылья подбитой птицы, лодку понесет назад. Но он не хотел, не мог отдать Вылчеву весла и, задыхаясь, продолжал грести — безмолвный, упорный, обессилевший.

Вылчев повернул рулевое весло, и лодка вынырнула из-под тени ив. Навстречу сверкнула луна. Стоянова невольно взглянула на гребца, на его вытянувшееся, как у покойника, лицо с неподвижным, остекленевшим взглядом и широко раскрытым ртом. Старику словно не хватало воздуха: в груди его раздавался хрип, как при удушье.

— Что с вами, господин Петров? — наклонилась к нему девушка, позабыв о своем недавнем страхе перед рекой.

Петров не слышал ее — он едва дышал, но не выпускал из рук весел.

— Вылчев! — обернулась Стоянова. — Сядь на весла. Ему плохо. Слышишь, как он хрипит?.. Господин Петров, прошу вас, остановитесь. Отдайте весла Вылчеву.

— Давай, дед!

Вылчев легко перелез через скамью, где сидела Стоянова, и взялся за весла поверх вцепившихся в них рук выбившегося из сил старика.

— Я хочу на берег… Плохо мне… — еле слышно прошептал Петров, не в силах даже перебраться на другую скамью. — С сердцем что-то… Высади меня…

— Мы тоже сойдем. Я хочу сойти. К берегу, греби к берегу! — взмолилась Стоянова.

Вылчев, согнувшись, взмахнул правым веслом. Лодка повернула к берегу. Еще несколько сильных ударов, и под просмоленным днищем заскрипел песок. Вылчев спрыгнул, вытащил лодку на берег и протянул руку Петрову.

— И мне дай руку, — поднялась Невена.

— Нет, нет! — остановил ее Петров. — Вам незачем… Не к чему… Оставайтесь… Смотрите, какая ночь, — он беспомощно развел руками, словно желая охватить голубую дунайскую ширь. — Какая луна!

Невена взглянула на луну, на небо, усыпанное трепещущими угольками звезд, на протянувшуюся через реку золотую дорожку и освещенное лунным светом лицо примолкшего молодого гребца…

— Как же мы оставим вас одного? — заколебалась она.

— Ничего, ничего!.. Мне вообще не следовало… А вы погуляйте, покатайтесь.

— Но вам надо немедленно вернуться домой, — озабоченно посоветовала девушка. — Вы совсем мокрый, вы простудитесь.

— Да, да, я сейчас же домой… Садись же в лодку, Вылчев!

— Слушаюсь, — улыбнулся парень и, с силой толкнув лодку, легко вскочил в нее. Он сел против Невены, на место Петрова, и налег на весла.

Остроносое суденышко легко и быстро понеслось наперерез течению, к острову.

Петров сделал вид, что уходит, а сам притаился под ивами и с грустной примиренностью неотрывно смотрел вслед исчезающей вдали темной тени. Стояла такая тишина, что скрип уключин слышен был даже тогда, когда лодка совсем скрылась из виду.

Налита́я белая луна плыла все выше и выше по безбрежному океану неба. Дунай без устали катил свои воды, с тихим плеском бились о берег легкие волны. С острова долетела приглушенная песня. Та самая песня, которую пели при встрече новой учительницы, — о месяце и ласковой румяной де́вице.

— Забыли уже обо мне, — проговорил Петров и побрел по песчаному берегу.

В комнате у него тускло горела лампа. Ветерок, проникавший сквозь отворенное окошко, долго колыхал ее огонек, и стекло снова закоптилось.

Петров постоял, посмотрел на стулья, на расставленные фотографии, на цветы и взял в руки портрет жены. Взобравшись на стул, он прислонил нижнюю планку рамы к заржавевшим гвоздикам и стал завязывать оборванную веревочку. Желтое пятно скрылось.

— Поздно уже… — мелькнуло в голове старика.

Он лег поверх пропахшего нафталином покрывала и устремил взгляд на портрет.