«Упрямец» и другие рассказы

Состоит этот метод в следующем.

Начальник выполняет лишь ту работу, которая одинакова для всех учреждений: проверяет, все ли чиновники расписались в присутственной книге; распределяет отпуска; заботится о приобретении дров и угля на зиму; читает входящие и подписывает исходящие; требует от подчиненных докладов по наиболее запутанным вопросам; опасные — откладывает на неопределенный срок; в конце года просматривает общий доклад-отчет заместителя о состоянии помещений и количестве полученных и отправленных бумаг и, наконец, заботится об общем порядке и чистоте во вверенном ему учреждении.

Что касается чистоты, об этом мы вынуждены рассказать подробнее, так как именно по причине особой начальниковой приверженности к чистоте гриб-паразит в конце концов отвалился от государственного древа, в которое успел так крепко впиться.

2

За несколько лет систематического наблюдения за жизнью в Германии наш безыменный герой проникся необыкновенной любовью немцев к чистоте.

Еще там, в Германии, он торжественно поклялся отдать свои молодые силы делу насаждения этой любви в сердцах малокультурного болгарского народа.

Поклялся — и остался верен своей клятве.

Каждое утро, в каком бы учреждении он ни был тогда начальником, наш герой — выутюженный, вычищенный, выбритый — отправлялся в обход коридоров и комнат.

Его сопровождали служащие.

Напряжение, в котором пребывали эти несчастные, было таково, что уравновешивало силу земного притяжения: они ступали, легкие как перышки, по следам своего директора. Глаза их неотрывно следили за белыми директорскими руками, небрежно заложенными за спину.

Стоило одной из ладоней дрогнуть, как служащие застывали на месте. В следующее мгновение правая рука директора возносилась к какому-нибудь укромному уголку стены, палец скользил по ее поверхности, затем белая ладонь взлетала вверх и, описав широкий круг, из-за директорского плеча показывала палец подчиненным:

— Это что?

— Пыль, господин директор! — отвечали дружно, но едва слышно подчиненные.

Директорская ладонь возвращалась на свое место, но пальцы ее уже неспокойно подрагивали.

В том же ритме начинали трепетать и тела подчиненных.

Обход продолжался. Вот рука устремилась к уголку стекла в чуланном окне.

— Это что?

— Это… Мухи, господин директор.

Обход уже близок к концу. Все снова стоят у дверей директорского кабинета. Трепещущая свита, не отрывая взглядов от начальственных рук, не замечает, как сама директорская голова наклоняется над дверной ручкой.

— С какого времени не чищена ручка?

— Со вчерашнего утра, господин директор!

— Со вчерашнего утра! — ползут вверх брови директора.

Глаза его добрую минуту смотрят на несчастных служащих, локоть нажимает ручку, ноги несут к письменному столу, пальцы пишут новый приказ:

«В итоге произведенной мною лично проверки со всей очевидностью установлено, что во вверенном мне учреждении — недопустимая грязь. Приказываю на будущее…»

Так, с годами борьба за чистоту вылилась из заурядной обязанности в некий высший долг, а заботы о ней — в настоящий религиозный обряд.

Вехами, определявшими весь его жизненный путь, были ведра мусора, вынесенные по его распоряжению с лестниц и чердаков того или иного учреждения.

— Вы не поверите, — заводил он иногда разговор за столиком в кафе. — В прошлую войну это было, я тогда директорство над театром принял. Люди на фронтах гибнут, а тут все заброшено, все запущено. Взялся я за дело. Представьте: за три дня двадцать семь ведер с мусором вынес. То есть не я, а служащие выносили, но, если бы я сам не засучил рукава, кто знает, сколько еще лет эта пыль лежала бы на чердаках. Да-а… — мечтательно тянул он. — Вы, может быть, не поверите, но я хорошо помню: двадцать семь ведер грязи вынесли мы тогда!

Кто знает, сколько еще ведер мусора прибавилось бы к длинному списку его заслуг, если бы религиозное увлечение не обернулось в страсть фанатика.

Увлекла его эта страсть и сгубила.

3

Шесть лет, как министры забыли своего верного чиновника в одном из учреждений, где с утра до позднего вечера толпятся сотни студентов и книголюбивых граждан.

Шесть лет, две тысячи сто девяносто два дня, — предостаточный для подобного директора срок, чтобы основательно вычистить свое учреждение. Сколько ни всматривался он, нигде больше не мог обнаружить пылинки или пятнышка, и это его огорчало: казалось ему, что он незаслуженно получает свое многотысячное жалованье. Оттого, может быть, он и перестарался и сгубил себя при первой представившейся возможности проявить свое усердие.

Был у господина директора свой отдельный нужник, блестевший, как больничная ванна. Этот блеск ослеплял его столько лет, что ему просто не приходило в голову заглянуть в соседнее общее отделение: как оно содержится? Но если глаза его были ослеплены, то нос, этот великолепно устроенный родовой чорбаджийский нос сам повел его на запах.