Упрямец Керабан

— Белладонна в соответствующих количествах может только улучшить качества табака.

— Для тех, кто просто хочет отравиться! — сказал ван Миттен.

— Это вовсе не яд!

— Яд, и один из сильнейших!

— Разве я от этого умер? — выкрикнул Керабан и, прибегнув к неоспоримо наглядному аргументу, проглотил целую затяжку.

— Нет, но умрете.

— Хорошо, но даже в час моей смерти, — проговорил Керабан чересчур громким голосом, — я буду настаивать, что томбеки более предпочтителен, чем эта высушенная трава, которую называют латакие!

— Подобное заблуждение без возражений оставить просто нельзя! — твердо сказал ван Миттен, в свою очередь закусивший удила.

— Тем не менее оно останется!

— И вы осмеливаетесь говорить это человеку, в течение двадцати лет закупающему табак!

— А вы беретесь доказать противоположное торговцу, продающему его в течение тридцати лет!

— Двадцать лет!

— Тридцать лет!

В этой новой фразе спора оба оппонента поднялись в один и тот же момент. Но пока они резко жестикулировали, мундштуки выпали из их губ, а трубки упали на землю. Оба тотчас же подняли их и продолжали спорить, дойдя уже почти до оскорбительных выражений.

— Решительно, ван Миттен, — заявил Керабан, — вы самый отъявленный упрямец, каких я знаю!

— После вас, Керабан, после вас!

— Меня?

— Вас! — воскликнул голландец, уже не владевший собой. — Посмотрите только на дым латакие, который я выдыхаю! Он прекрасен!

— А вы, — кричал Керабан, — взгляните на дым томбеки. Я его выпускаю, как ароматное облако!

И оба принялись так втягивать дым из своих янтарных мундштуков, что почти перестали дышать воздухом. При этом оба направляли выдыхаемый дым прямо в лицо друг другу.

— Принюхайтесь только, — говорил один, — к аромату моего табака!

— А вы принюхайтесь-ка, — отвечал другой, — к аромату моего!

— Я вас заставлю признать, — сказал наконец ван Миттен, — что в вопросе о табаке вы ничего не смыслите.

— А я вас… — кипятился Керабан. — Да вы хуже последнего из курильщиков.

В этот момент под влиянием гнева друзья почти кричали — их было слышно снаружи. Они дошли уже до того предела, за которым грубые оскорбления могли полететь туда и сюда, подобно снарядам на поле боя.

Тут, однако, появился Ахмет. За ним следовали привлеченные шумом Бруно и Низиб. Все трое остановились на пороге беседки.

— Посмотрите-ка, — воскликнул Ахмет, разражаясь смехом, — мой дядя Керабан курит наргиле господина ван Миттена, а господин ван Миттен курит наргиле моего дяди Керабана!

Его веселью вторили Бруно и Низиб.

В самом деле, подбирая мундштуки, оба спорщика ошиблись, и каждый взял трубку другого. Не замечая этого и продолжая возвещать о более высоких достоинствах своих излюбленных Табаков, Керабан курил латакие, а ван Миттен — томбеки.

Оба не смогли удержаться от смеха и в конце концов от чистого сердца обменялись рукопожатием, как два друга, чью взаимную привязанность не мог испортить никакой спор даже по такому важному вопросу.

— Лошади запряжены в карету, — сказал Ахмет, — и мы можем ехать.

— Поехали же! — скомандовал Керабан.

Затем он и ван Миттен передали Бруно и Низибу свои наргиле, которые чуть было не превратились в военные орудия, и все заняли места в экипаже.

Но, поднимаясь, Керабан не удержался от того, чтобы сказать тихо своему другу:

— Раз уж вы попробовали, ван Миттен, признайтесь теперь, что томбеки намного превосходит латакие!

— Предпочитаю признаться, — ответил голландец, сердившийся на себя за то, что оспаривал мнение своего друга.

— Спасибо, друг ван Миттен, — поблагодарил Керабан, взволнованный такой снисходительностью, — вот признание, которого я никогда не забуду!

И оба скрепили еще одним мощным рукопожатием новый пакт о дружбе, который никогда не должен был нарушиться.

Тем временем, уносимая галопом своей упряжки, карета быстро катилась по прибрежной дороге.

В восемь часов вечера была достигнута граница Абхазии; спутники остановились на почтовой станции и легли спать до следующего утра.

Глава семнадцатая, в которой происходит серьезнейшее происшествие, на котором и заканчивается первая часть нашей истории.

Абхазия представляет собой отдельную кавказскую провинцию. Гражданский способ правления в ней не введен до сих пор, и здесь все подчинено военному режиму. На юге границей Абхазии служит река Ингури, чьи воды отделяют Абхазию от Мегрелии, Кутаисской губернии.

Абхазия — прекрасная область, одна из богатейших на Кавказе, однако система управления не способствует извлечению пользы из ее богатств. Жители Абхазии только-только начинают становиться собственниками земли, до того полностью принадлежавшей правившим князьям из персидской династии. Поэтому местные жители еще полудики, едва представляют себе идеи времени, не имеют письменного языка и разговаривают на диалекте, который соседи не понимают, так как он настолько беден, что в нем нет слов для выражения даже самых элементарных понятий.