Упрямец Керабан

– Ба! – возразил другой. – Воскресный Лондон не веселее. Если турки постятся днем, то ночью они наверстывают упущенное. Вот раздастся пушечный выстрел на закате – и, увидите, вместе с запахом жареного мяса, ароматом напитков, дымом чубуков[25] и сигарет, улицы снова примут свой обычный вид.

Словно в подтверждение его слов, в тот же момент хозяин кофейни позвал своего слугу, крича:

– Живей, поворачивайся! Через час нахлынут постящиеся и начнется столпотворение!

Двое иностранцев продолжили разговор:

– Мне кажется, что Константинополь интереснее наблюдать как раз в рамадан. Если день здесь грустен, хмур и угрюм, как и в среду[26] нашего поста, то ночи – веселы, шумны и разгульны, как в карнавальный вторник.

– О да, вы правы.

Пока оба иностранца обменивались замечаниями, турки не без зависти поглядывали на них.

– Хорошо этим иностранцам, – говорил один. – Могут пить, есть и курить, если хочется.

– Без сомнения, – поддержал другой, – если что-нибудь раздобудут! Но сейчас им не отыскать ни кебаба из баранины, ни плова из цыпленка с рисом, ни ломтя баклавы[27], ни даже куска арбуза или огурца. Мы постимся по закону, а они – поневоле!

– Да просто они не знают хороших местечек. За несколько пиастров[28] всегда можно найти покладистых торговцев, которые получили у Мухаммада освобождение от поста.

– Ей-богу, мои сигареты попусту сохнут в кармане! – воскликнул один из турок. – И пусть не говорят, что я потерял добровольно хоть несколько крупиц латакие[29].

Рискуя вызвать неодобрение, этот правоверный, мало стесняемый заповедями Корана[30] достал сигарету, зажег ее и сделал две-три быстрые затяжки.

– Смотри, – предостерег его товарищ, – если пройдет кто-либо из малотерпимых улемов[31], ты…

– Ладно, – отмахнулся тот, – я спасусь тем, что проглочу дым, и никто ничего не заметит.

Оба приятеля продолжили прогулку, слоняясь по площади, а затем и по соседним улицам, поднимающимся к предместьям Пера и Галата[32].

– Да, хозяин, это странный город! – воскликнул Бруно, поглядывая направо и налево. – После того как мы покинули гостиницу, я вижу только тени обитателей. Настоящие призраки Константинополя! Какое-то сонное царство. Даже эти тощие желтые собаки не пошевелятся, чтобы укусить тебя за икры… Ну и ну! Что бы там ни рассказывали путешественники, странствия ничего не дают. Я предпочитаю наш добрый Роттердам и серое небо старой Голландии.

– Терпение, Бруно, терпение! – спокойно заметил ван Миттен. – Мы приехали только несколько часов назад. Должен, однако, признать, что это вовсе не тот Константинополь, о котором я мечтал. Человек воображает, что окажется на настоящем Востоке, погрузится в сказку из «Тысячи и одной ночи», а на самом деле становится узником…

– …огромного монастыря, – докончил Бруно, – посреди людей, хмурых, как отшельники.

– Мой друг Керабан объяснит нам, что это значит! – утешил слугу ван Миттен.

– Но где же мы сейчас находимся? – спросил Бруно. – Что это за площадь? Что за набережная?

– Если я не ошибаюсь, – ответил ван Миттен, – мы на площади Топ-Хане, на самом краю Золотого Рога. Перед нами – Босфор, который омывает берег Азии, а с другой стороны порта ты можешь увидеть верхушку Серая и турецкий город, – вон он, громоздится ярусами.

– Серай! – воскликнул Бруно. – Это и есть тот дворец султана, где он живет со своими восемьюдесятью тысячами одалисок[33]?

– Восемьдесят тысяч, Бруно, – это слишком, даже для турка. В Голландии, как ты знаешь, и с одной-то женой порядка в доме не жди.

– Ладно, ладно, хозяин! Постараемся не говорить об этом совсем, а уж если придется, то как можно меньше.

Затем, повернувшись к по-прежнему пустующей кофейне, Бруно заметил:

– Но вот, по-моему, уютный уголок. Мы замучились, пока спускались в предместье Пера. Турецкое солнце совсем нас зажарило, и я не удивлюсь, если хозяин захочет освежиться.

– Это способ сказать мне, что ты сам хочешь пить, – улыбнулся ван Миттен. – Хорошо, зайдем в эту кофейню.

И оба направились к маленькому столику перед заведением.

– Каваджи! – крикнул Бруно, похлопав на европейский манер.

Никто не появился.

Бруно позвал еще раз, но уже громче.

Хозяин возник в глубине кофейни, но не проявил никакой готовности подойти.

– Иностранцы… – бормотал он, заметив обоих клиентов перед столиком. – Они в самом деле думают, что…

Наконец он приблизился.

– Каваджи, дайте нам бутылочку вишневой. И свежей! – попросил ван Миттен.

– С пушечным выстрелом, – ответил хозяин.

– Как это «вишневая с пушечным выстрелом»? – удивился Бруно. – С мятой, с мятой!

– Если у вас нет вишневой, – сказал ван Миттен, – дайте стакан розового рахат-лукума[34]. Говорят, что он превосходен.

– С пушечным выстрелом, – повторил владелец кофейни, пожимая плечами.

– Но что он имеет в виду под своим пушечным выстрелом? – спросил Бруно у хозяина.

– Посмотрим, – ответил тот, все еще не теряя спокойствия. – Если у вас нет рахат-лукума, дайте нам чашку мока[35]… шербета[36]… что угодно, друг мой.

– С пушечным выстрелом!

– С пушечным выстрелом? – недоумевает ван Миттен.

– Не раньше, – сказал хозяин.