Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Сиракузы, Сиракузы —
Исторический предмет:
Дионисий, Архимед,
Превращенья Аретузы.

Ну, всего-то не припомню,

Но хожу, брожу, гляжу
И, сходя в каменоломню,
Иловайского твержу.

И вообще сознаться надо,

Это – город перемен:
Это днем – сама Эллада,
Ночью – просто Карфаген.

Что ж мудреного, что Музы

Мне диктуют сей привет?..
Дионисий, Архимед,
Сиракузы, Сиракузы!..

1898

III. Ответ Д. П. Шестакову (на письмо из Владивостока)

Спасибо! Музы столь знакомой
Я слышу ласковый привет,
И веет юною истомой
Через разлуку стольких лет.

Там, за изломами Хингана,

В дали неведомой для нас
Укрылся ты – и Океана
Внимаешь велегласный глас.

Там незнакомыми плодами

Твой стол изящно изощрен,
И над махровыми цветами
Кружит огромный махаон.

И жду: к Японии счастливой

Продлишь ты бег свой торопливый —
В страну художества и нег —
Чтобы воспеть строфой игривой
Улыбку гейши шаловливой
И Фузиямы вечный снег…

1926

IV. Второй ответ

Где неустанно и бурливо
Волнует землю Океан, —
Тебе дано судьбой счастливой
Раскинуть обновленный стан.

Там, на далеком новоселье

Припомнив май волшебный свой,
Ты кличешь вновь в уютность кельи
Певучих «танок» легкий рой.

И вижу: скинув бремя лени,

Призывом тем покорена,
Тебе несет свой цвет осенний
Владивостокская весна.

1927

В. Э. Молодяков. Последний ученик Фета: поэзия и судьба Дмитрия Шестакова

Памяти Петра Дмитриевича Шестакова и Леонида Константиновича Долгополова

Научная и человеческая судьба Дмитрия Петровича Шестакова (1869–1937), филолога-классика, переводчика античной литературы и профессора Казанского университета, сложилась благополучно, особенно на фоне жестоких реалий эпохи. Он прожил долгую, если не безмятежную, то спокойную жизнь, был счастлив в браке, занимался любимым делом, имел верных друзей и не пострадал ни от одного из «водоворотов века». Письма и немногочисленные воспоминания современников рисуют облик доброго, отзывчивого, скромного и порядочного человека, жившего просто и гармонично, в мире со всем, в том числе и с властями, которым не сочувствовал, но и не противился открыто. Испытания переносил стойко, без жалоб и декадентского надрыва. Переписывавшийся с ним Василий Розанов охарактеризовал Шестакова словами «удивительно негрязная душа», добавив: «Ему ничего не недостает. Это удивительно. Он вполне счастлив. Знаний – гора, и он честно и благородно к ним относится»[4]. Эти черты определили характер его поэзии – самой ценной и долговечной части литературного наследия Дмитрия Петровича.

Сегодня это имя памятно немногим любителям стихов и филологам, знающим его как талантливого, но не слишком заметного поэта «второго ряда» 1890-х годов, литературной эпохи «предсимволизма», которая вызывает интерес главным образом как пролог к символизму. Однако оценка Шестакова-поэта должна основываться прежде всего на стихах 1920–1930-х годов – лучших из того, что он написал.

Чтобы представить героя в контексте эпохи, приведу биографическую справку, написанную критиком Петром Петровичем Перцовым, ближайшим другом и литературным советчиком Шестакова на протяжении полувека, с гимназических лет и до смерти. Весной 1939 г. Перцов составил «изборник» Дмитрия Петровича, впервые воспроизводимый полностью в настоящем издании: 141 стихотворение, образующие циклы «Владивостокские ямбы», «Миги», «Из старых тетрадей», «На склоне дня» и «На встречные темы». Неизвестно, действительно ли Перцов надеялся на выпуск книги, прилагал ли какие-то усилия в этом направлении или предпринял свой труд исключительно «для истории»; сын поэта Петр Дмитриевич Шестаков считал, что «у составителя не было конкретной мысли об издании сборника» (письмо Л. К. Долгополову от 2 декабря 1969 г.).