Упущенные Возможности

— Я, товарищ Воронцова, и подумать не мог, что у суровых борцов и воинов, души трепетных ланей.

— Вы, это — заговорил мент- сопровождающий — подождите, я щас.

И собрался толкнуть высокую дверь.

— Не боишься, что сбегу? — все же удивился я.

— Зачем⁈ — тоже удивился он — только, потом весь суд, будешь сидеть в наручниках. Оно надо?

И он скрылся за дверью.

— Ты то что здесь забыла? — меня немного отпустило. Я не ожидал ее здесь увидеть.- решила позлорадствовать?

— Я свидетель — задрала Сашка нос — мои показания будут небесполезны суду.

— Боже мой, ну и обороты ты используешь. Расслабься, так ты вернее сформулируешь суду мой преступный облик…

Мы чуть было не начали выяснять отношения немедленно. И чем бы это закончилось- кто знает?

Но дверь открылась, показался мент, и сказал:

— Заходите.

Глава 16

Советский, и российские суды моей реальности, зачастую производили вполне кафкианское впечатление. Там царил дух победы Закона и Процедуры надо всем. И прежде всего над здравым смыслом.

Никто не спорит, юриспруденция штука сложная. Но в СССР и России, речи о правосудии, за исключением мегаочевидных преступлений, зачастую не шло.

Выглядело это, если отрешиться от происходящего- очень смешно. Стоишь ты пред судом, и тебе сообщают, что ты — семиногий восьмичлен, в смысле восьми@уй. Показания свидетелей, заключения экспертов, полученные улики, не оставляют никаких сомнений. А семиногое восьмичленство –это тяжелая статья.

И прокурор, в пламенной речи рассказывает, что вообще то, этот подсудимый –десятичлен об двенадцати ногах. Но доказано лишь то, что доказано. А твой адвакат, брызжет слюной, и истерит, о том, что реальных доказательств — лишь на пять ног, и три члена!

И смотрят они все, и судья, и адвокат, и прокурор, на тебя, с двумя ногами и одним членом, и плевать им на реальность, произошедшее, и здравый смысл. Потому что бумажечки- вот же они! Одна к одной! Свидетели- просто прелесть, а подсудимый- явный дебил. Уж до трех то членов, мог бы суд уболтать, а он запирается, чем лишь отягощает…

Как бы то ни было, я знавал пару людей, осужденных за то, что они в принципе не могли совершить. Они, после отсидки, рассказывали, что на зонах России, процентов тридцать таких же бедолаг. Ну, россияне, пока это не касается их лично, любят построже, чего уж.

Поэтому, заходя за Сашей в зал суда( размером с обычный школьный класс) я ожидал чего то такого же.

Странности начались сразу же. Зал был абсолютно пуст. Зашедший следом за нами охранник, усадил меня в загончик, надо полагать для преступников, уселся рядом, и достал из кармана газету и карандаш. И открыл газету на кроссворде!

Воронцова уселась во втором из четырех рядов стульев, поблизости от меня. Открылась дверь за простым канцелярским столом, с намеком на возвышение, и в зал вышла судья.

Слегка склонная к полноте женщина за сорок, в строгом темном костюме. На лицо была бы приятной, если бы не фирменное выражение — как же вы все меня уже за@бали. Впрочем, бросив взгляд на нас, она неожиданно заулыбалась вполне по -человечески, и воскликнула:

— Саша! А ты-то что здесь делаешь?

— Здравствуйте, Елизавета Францевна! — ответила Александра — я-свидетель. Намерена осветить произошедшее до полной ясности.

— А ты — судья глянула на меня — тот самый Борисов?

— Да, ваша честь — я встал — мне льстит известность среди судей.

— Обращайся ко мне — гражданин судья. Судя по всему ты — она открыла брошенную на стол папку с моим делом, и пробежала глазами по какой то бумажке — в Праге тоже побывал в суде? Ты там про ' вашу честь' услышал? Тебе нравится устраивать драки в кабаках?

— Я, ваша…эээ…гражданин судья, просто начитанный. Думал у нас так же обращаются.

— Ну что же. Приступим. — судья уселась за стол, положила перед собой папку с делом, и незамеченный мной судейский молоток. — Я судья Гирс, Елизавета Францевна, приступаю к рассмотрению дела Борисова, Романа Олеговича. Который, в пьяном виде, устроил скандал, перешедший в драку, в кафе, в Настасьинском переулке. Принял в этой драке активное участие. В результате имуществу кафе нанесен ущерб. И, гражданин Пуляев, получил легкие увечья. Тебе все понятно, Борисов?

— Про увечья хотелось бы подробнее, ваша… ээээ… гражданин судья.

— Ты сломал челюсть Пуляеву, Борисов. Чего непонятного?

— Спасибо, мне стало легче.

— Я вижу, ты не раскаиваешься.

— В чем? Имел место мировоззренческий конфликт. Группа молодых поэтов, сладастрастно мечтала о гибели в битвах, призывая к этому же народ. При этом совершенно замалчивается факт того, что большинство этих мечтателей совершенно ничем не рискует. Случись беда, они так и будут сидеть за столиком ресторана. В то время, как будет гибнуть тот самый народ, о котором они так заботятся, подстрекая его к войне. Нужно ли добавлять, что при этом у них, поди, и тиражи вырастут, да и жилищные условия улучшаться. Так-то, сейчас, — в прокуренном кабаке им самое место. Проблема в том, что они, так или иначе — печатаются. И, боюсь, до беды достукаются.