Ураган

Махидиль сразу узнала голос гостя. Не успела она пригладить волосы, а тетушка заглянуть в окно, чтобы посмотреть, кто идет, как в дверях показался Латиф.

Махидиль не ждала его и смутилась.

— Не сердитесь, что пришел без приглашения?

— Ой, что вы, проходите, — сказала тетушка Мастура. — Что значит, без приглашения? Будьте, как дома... Другу всегда двери открыты. Сейчас вынесу курпачу.

— Не затрудняйте себя, пожалуйста. Я ненадолго. Пришел сказать, что сегодня вечером уезжаю.

У Махидиль оборвалось сердце, но она ничем не выдала себя и пригласила Латифа сесть.

Тетушка Мастура из-за занавески рассматривала гостя. Не жених ли? И еще она успела отметить, что гость уже немолод.

— Куда вы едете? — спросила Махидиль. — Не на трассу ли?

Латиф рассмеялся:

— Угадали.

— Подождите, подождите, — обрадовалась Махидиль. — Вместо Балтаева? Главным инженером?

— Да, но мы условились не говорить о работе, поэтому я и не сказал.

— Как я рада, Латифджан!

Появилась тетушка Мастура с курпачой, и Махидиль, наконец, догадалась познакомить ее с Данияровым.

— Пусть сопутствует вам счастье в жизни. Ну, что это вы не садитесь? Ты не беспокойся, доченька, я сама заварю чай. Гостя невежливо оставлять одного.

Чай пили недолго.

— Вы пробудете здесь дня три-четыре? — спросил Латиф, собираясь уходить.

Тут вмешалась тетушка Мастура:

— Да, пусть побудет дома хоть немного... Я очень соскучилась. Уж, пожалуйста, не торопите ее.

— Конечно, пусть поживет, сколько вы пожелаете.

— Да сопутствует вам счастье в жизни.

Махидиль пошла проводить гостя. Еще не было сказано ни одного откровенного слова, а Махидиль казалось, что их отношения совсем определились.

Она вернулась домой и бросилась целовать тетушку Мастуру. А та сделала вид, что удивлена.

— Что это ты так расцвела, доченька? — спросила она.

Вместо ответа девушка опять поцеловала ее. Глаза Махидиль смеялись. Ей хотелось, чтобы и матери, и всем людям тоже было радостно, чтобы все улыбались.

В день отъезда Махидиль тетушка Мастура не переставала плакать. Плакала дома, плакала по дороге на вокзал, плакала на вокзале.

Поезд тронулся. Перрон зашумел, загудел. Махидиль последний раз поцеловала тетушку Мастуру, встала на ступеньку вагона.

— Если я останусь там, то заберу и вас, не расстраивайтесь, мамочка! — крикнула она.

Тетушка Мастура прислонилась к столбу.

— Ой, помереть мне! У тебя еще и такие мысли?

Поезд удалялся. Кругом махали на прощание, а у тетушки Мастуры не было сил даже руку поднять.

III

Как хорошо в осенние дни любоваться природой из окна вагона! На грядках нежатся, как сытые дети, арбузы и дыни. А те, что уже собраны, грузят в машины. Белый хлопок будто кипит в бункерах уборочных машин. В окно врывается теплый ветер, ласкает лицо, треплет волосы.

Наступил вечер. В вагонах загорелись лампочки. Желтый квадрат окна бежал по земле рядом с вагоном, словно боясь отстать от поезда. Квадрат этот взбирался на кочки, спускался то в ямы, то в каналы, полные воды, ударялся о провода, горбился, прыгал по посевам, но не пропадал. Деревья на мгновение закрывали небо, полное звезд, и месяц, напоминавший серп.

Долго Махидиль смотрела в окно, потом ей стало зябко, и она вернулась в купе.

Соседи уже заснули. Махидиль вынула из чемодана халат и хотела его надеть, но обнаружила что-то шелестящее в кармане. Это был лист бумаги, исписанный рукой тетушки Мастуры.

«Дочка, ты не сердись на меня, — писала она, — что я все время твержу одно и то же. Что мне делать, если все мои помыслы о тебе? Ты обмолвилась, что есть какая-то новость, и оставила меня в неведении. А у меня сердце болит. Что это была за новость? Если это о том госте, если ты стеснялась сказать мне, напиши в письме. Напиши скорее, доченька... я не знаю покоя. Что бы ты ни задумала, пусть сбудется. Но единственная моя просьба: не забывай меня!»

«Бедная мама», — подумала Махидиль. Да, она не сказала тогда того, что хотела сказать. А тут и сам Латиф пришел. Потом раздумала говорить, решила подождать.

Перед отъездом в Ташкент она навестила Ходжаназара-ака. К нему не разрешали приходить, но Махидиль упросила, и ее пустили.

Ходжаназара-ака нельзя было узнать. Если бы сестра не указала на его кровать, Махидиль прошла бы мимо. С головы до ног бедняга был закутан бинтами.

Махидиль осторожно присела на стул возле койки, посмотрела в глаза дядюшки Ходжаназара. Они едва мерцали, как далекие звезды. Махидиль нагнулась.

— Ман... ман... Маннап жив? — раздался слабый голос.

— Жив, Ходжаназар-ака, жив.

Она не сразу сообразила, почему его интересует именно Черный Дьявол. А потом догадалась и ахнула. Думали, что Ходжаназар-ака сгоряча побежал на взрывы. Оказалось, что он спасал Черного Дьявола. Вот подлец, натворил дел и ходит себе как ни в чем не бывало.

— Ничего с ним не случилось! — сказала она.

Ходжаназар-ака закрыл глаза, опять открыл, что должно было означать: «Ну и слава богу».

— Дети... дети мои... — проговорил он.

Вошел врач.

— Хватит, хватит, девушка. Я же предупреждал вас, две-три минуты... Немного поправится, тогда — пожалуйста. Хоть по десять раз в день приходите.