Ураган

Махидиль никак не могла представить себе, как она встретится с Гулямом-ака. Она ловила себя на том, что сердце ее неспокойно и нет радости. Найти отца через столько лет и не радоваться? Почему? Она даже не знает, как вести себя при встрече с ним. Броситься на шею, расцеловать, сказать: «Отец, я ваша дочь»? Нет, она так не сможет. Снова и снова спрашивала себя: почему она не чувствует радости? Ведь нашла отца. Нет, надо посоветоваться с тетушкой Мастурой, Она самый близкий человек, и последнее слово по праву за ней.

Даже лучше написать, потому что сказать труднее. Как отнесется она к такому сообщению? Конечно, она скажет: «Иди, дочка, живи с ним, а я буду довольна, если ты станешь навещать меня». Но что она будет чувствовать при этом? Нет, Махидиль не хочет, чтобы дрогнули руки, которые столько лет бережно лелеяли, любовно растили ее.

...На рассвете поезд остановился. Махидиль подняла голову и посмотрела в окно.

— Какая это станция? — спросил пассажир с верхней полки. — Мы не проехали случайно?

— Лежи, лежи, — сказал другой. — Спи. До Кагана еще далеко.

До самого горизонта простирались пастбища. В далеких предгорных кишлаках мигали огоньки. Бледные звезды мерцали на бирюзовом небе.

Поезд вздрогнул и пошел.

Вокруг посветлело. Небольшая, белая, как хлопок, тучка запламенела на скалах. Красно-зеленые листья деревьев и янтарного цвета травы покрылись мелкой росой. На электрических проводах рядком сидели птицы, встречая солнце.

Махидиль сладко потянулась, взяла полотенце, мыло и пошла умываться. Потом снова стояла у окна и не заметила, как в одно мгновение за окном опять потемнело. Хлынул дождь. Крупные капли потекли по стеклу, как слезы по щекам ребенка.

Дождь долго хлестал крыши вагонов и вдруг перестал. Но светлей не стало. Поезд подходил к станции.

На перроне толпились встречающие. Махидиль никого не ждала, никого не известила о своем приезде: стоит ли беспокоить людей, чтобы тащились в такую даль?

Наконец, поезд остановился. Махидиль взяла в одну руку плащ, в другую чемодан и, невольно выглянув в окно, от неожиданности отшатнулась. У газетного киоска на скамье сидел Гулям-ака. Что это значит? Кого он встречает? Откуда он мог знать, что она приедет именно сегодня?

Махидиль со всеми вместе вышла на перрон и стала около вагона. Ноги не шли. Хотела окликнуть Гуляма-ака, озирающегося по сторонам. Но не получилось: пропал голос. Потом вдруг ноги понесли ее. Она шла прямо на отца. Они встретились глазами. Гулям-ака улыбался.

Девушка вдруг остановилась в каком-то оцепенении.

Гулям-ака испугался, обессиленный, присел на скамейку. А Махидиль, словно обезумевшая, побежала и скрылась в толпе пассажиров.

Автобус, в который вбежала Махидиль, стал заполняться. Около Махидиль сел старик.

— Вы нездоровы, дочка? — Он вынул из кармана маленькую коробочку и протянул Махидиль таблетку. — Положите под язык, не смущайтесь.

Она послушалась. Ей стало легче. И она с ужасом подумала: «Что я наделала?»

— Остановите, остановите! — закричала она, вскочив с места. В переполненном автобусе зашумели. Работая локтями, Махидиль пробралась к выходу.

Она вернулась на перрон, но он был пуст. Не было никого и у газетного киоска. Махидиль опустилась на скамью, на которой несколько минут назад сидел Гулям-ака.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

Надыр оказался неутомимым работником. Бригада, которую он возглавил после дядюшки Ходжаназара, полугодовую норму выполнила за четыре с половиной месяца. О них писали в стенной газете, говорили по радио.

Участку Махидиль одному из первых было присвоено звание коллектива коммунистического труда. В прорабской хранилось переходящее Красное знамя, врученное за победу в соревновании.

В начале ноября на участок поступило известие о переезде. Пришел конец зимовкам в сырых бараках и вагончиках: в оазисе Гавхона на холмах построили новые деревянные двухэтажные дома. Здесь же жили рабочие из оазиса Туякбоши. На работу ездили на машинах.

Махидиль поселилась при своей прорабской. Она решила уговорить Зубайду снова, как прежде, жить вместе, но та сказала, что уезжает, и подала заявление с просьбой освободить ее от работы. Махидиль отказалась подписать заявление.

— Что заставляет тебя бросать стройку?

— Состричка, не надо, не мучайте меня. Я все равно уеду. Так уж я решила.

— А если я не разрешу?

— Я уеду все равно.

Махидиль села рядом.

— Скажи правду, может, кто тебя обидел?

— Нет.

— Тогда не глупи. Подумай сама: ну, уедешь, а дальше что? Ты же всего-навсего десятилетку окончила, был бы у тебя диплом — другое дело. Чего тебе не хватает? Должность не нравится? Переходи на другую работу.

— Нет, сестричка, не уговаривайте, я же не маленькая. Понимаю. Здесь хорошо. Только я сама себя перестала понимать... — неожиданно призналась она. — Так тоскливо становится на сердце, жить не хочется... Все опостылело. Ничто не радует. Не могу остаться... Умру здесь — сами отвечать будете. Лучше отпустите.