Ураган

4

Встреча с Ченцовым не выходила у Лесса из головы. Идея "разоблачить" Парка приобретала характер одержимости. Это не способствовало хорошему настроению. Обдумывая дальнейшие шаги и делая наброски статей, он становился все мрачней; все чаще, оставаясь один, прибегал к спиртному. А после того впадал в еще большее смятение. Не мудрено, что он обрадовался, когда однажды, гуляя по окрестностям Закопане, увидел Ченцова. В том, что советский физик на обратном пути с конференции решил использовать туристскую путевку, Лесс готов был видеть подлинный перст провидения. Русский не возвращался к их разговору в Лугано. Казалось, ему больше не было дела ни до чистых или нечистых бомб, ни до физики вообще. Глядя на тощее тело нового знакомого, Лесс только удивлялся тому, сколько энергии в этом хилом на вид "мешке с костями". В противоположность самому Лессу, все больше рыхлевшему под действием спирта, Ченцов не знал утомления в лыжных прогулках вокруг Закопане. Во время одной из них Лесс, присев на скрещенные лыжные палки, сказал: - Больше не могу выносить вранья, которое развели вокруг вопроса о разоружении. Просто не могу! Конференцию можно закрыть, если обе стороны не одинаково искренне хотят разоружаться. А я... да я теперь уверен, что у наших тут что-то неладно. - Вероятно, вы правы, - задумчиво согласился Ченцов. - В том, что дипломаты цепляются за эту ложь, есть какой-то отвратительный парадокс: как будто человечеству не все равно, как его хотят уничтожить: причинив людям вред радиоактивными эманациями или просто разорвав их на куски, без радиоактивного заражения этих кусков. Лесс в отчаянии стиснул голову руками: - Тошнит от всего, что я слышу, думаю, делаю. Невозможно выносить. Это нужно уничтожить, убить. Разбить вдребезги, ко всем чертям! Он потер озябшие руки. Хотел еще что-то сказать, но Ченцов уже выдернул свои лыжные палки из снега и с силой оттолкнулся от сугроба. Лесс с удивлением смотрел, как Ченцов, петляя, мчится по склону. Даже поймал себя на том, что стоит с глупо разинутым ртом.

* * * Только на море и в горах утра бывают так радостно легки. Стоя на балконе, Лесс думал о том, что пришел конец возможности вдыхать этот удивительный воздух. Словно наново сотворенный за ночь, такой невесомый и чистый и вместе с тем пронизанный таким ясно ощутимым ароматом. Способен он сделать что-нибудь, чтобы заставить своих читателей задуматься не только над их коротенькой жизнью на этой земле, но и над существованием сотен поколений потомков на тысячелетия вперед? Странно, но непреложно, человечество не понимает: как бы фантастически велики ни были завоевания его гения, что бы они ни сулили, некому будет ими воспользоваться. Если на нынешнем микроскопически крошечном отрезке истории люди не одумаются, не придут в себя, не сосредоточат мысль на реальности угрозы и не применят всю силу своей миллиардно-человечьей воли, чтобы наложить вето на преступную волю тех, кому война кажется единственным и почти неизбежным выходом из противоречий, раздирающих мир. Да, вероятно, правы все-таки русские: только отвратительная слепота может заставить человечество ринуться в бездну самоубийственной войны. Не стоит ли труда и жертвы попытка показать людям, что положение смертельно опасно, но вовсе не безвыходно и человеческому роду нет надобности думать о самоуничтожении? Лесс напрасно сидел перед раскрытой тетрадью - не писалось. В комнату вбежал мальчик-служитель. - Автобус отходит! И, не ожидая приказаний, унес чемоданы Лесса. С шапкой в руке, в пальто, накинутом на плечи, Лесс сбежал по лестнице и, не оглядываясь, вскочил в автобус: уехать тайно от Евы! Когда автобус приблизился к "Варшавянке", Лессу захотелось убедиться в том, что отсюда отходит автобус, увозящий русского. Их пути должны разойтись, чтобы непременно встретиться где-то впереди. Автобус Лесса завернул за угол Круповки. "Варшавянка" исчезла. Лесс откинулся в кресле и в ужасе закрыл глаза, когда за его спиной раздался голос Евы: - Великолепное утро для лыж, правда?