Ураган

Как только Го Цюань-хай объявил, что он вступает в армию, толпа пришла в движение и загудела. Один за другим стали подходить к столу крестьяне, и за короткое время записалось тридцать человек. Это были всё молодые и крепкие парни. Среди них оказался и сын старухи Ван, недавно сыгравший свадьбу.

— От нашего председателя не отстанем, — заявил он. — Вместе будем преодолевать горы, вместе переплывать реки. Куда он — туда и мы. Может быть, доведется побывать и в Центральном Китае.

После того как У Цзя-фу попросил записать и его, старик Сунь молодцевато расправил свои жиденькие усы.

— Хотя мне и шестьдесят один год, — начал он, — а летом стукнет и шестьдесят два, но я еще не хуже молодого повоюю. Я вам так скажу: маленьких чанкайшат мы в нашей деревне разбили, а теперь пойдем в Нанкин бить большого Чан Кай-ши. Разобьем его, тогда будем жить спокойно!

— Я тоже записываюсь, — выступил вперед Лю Дэ-шань. — Мы, середняки, участвуем в революции наравне с бедняками и батраками и вместе пойдем громить врага.

На призыв Лю Дэ-шаня откликнулось еще семеро середняков.

Ли Всегда Богатый, записавшийся еще несколько дней назад, не произнес на собрании ни слова. Но когда собрание кончилось, он бегом пустился домой, свалил на телегу свои кузнечные инструменты и домашний скарб и все это свез к двоюродной сестре, живущей на западной окраине деревни.

— Куда это ты собрался? — удивленно спросила сестра.

— В армию иду. Разобьем Чан Кай-ши, тогда опять за кузнечное ремесло примусь, а пока пусть все это у тебя полежит.

Затем он явился в крестьянский союз:

— Отправляй меня, начальник, в первую очередь.

— Тебя? Ты что, здоров?

— Здоров, начальник. Я первый записался, первым и ехать хочу.

— Ты соображаешь, что говоришь?

— Я так соображаю: молотом по наковальне стучать — дело важное, а Чан Кай-ши по голове стукнуть сейчас еще важнее.

— Нет, кузнец, так не годится. Если все уйдут, кто же в деревне работать будет?

— Людей много, любого на мое место поставишь, а меня, начальник, не держи. Другие пойдут на фронт, вернутся героями, а я в деревне отсиживаться буду? Да и что здесь за работа такая?

— Ты хотя и член партии, а рассуждаешь не как коммунист, — заметил ему Сяо Сян. — Труд на фронте и работа в тылу равноценны. У нас фронт и тыл едины. В деревне тоже нужны хорошие работники и, кроме того, необходимо оставить одного-двух членов партии. Го Цюань-хая я отпустил лишь для того, чтобы он других увлек своим примером. Но тебе уходить никак нельзя. Ты должен его заменить.

Через день Сяо Сян вместе с Го Цюань-хаем занялись проверкой списка добровольцев. В нем оказалось сто двадцать восемь фамилий.

Просматривая список, Сяо Сян наткнулся на фамилию Ду.

— Ду Цзинь-юй… Ду… Где я встречал эту фамилию? — морщил лоб начальник, силясь вспомнить.

— Это племянник Добряка Ду, — объяснил Го Цюань-хай.

— А кто он такой? Где был и что делал прежде?

— Во времена Маньчжоу-го два года служил солдатом, а после пятнадцатого августа вернулся домой.

— Откуда?

— Из Чаньчуня.

— Придется его вычеркнуть.

— Почему? Разве сыновей помещиков нельзя брать в армию?

— Смотря каких. Вообще сыновей помещиков принимают даже и в том случае, если раньше они служили солдатами в марионеточных войсках. Но как этот Ду Цзинь-юй попал в Чаньчунь и с чем он вернулся оттуда? Его ведь могли просто заслать сюда. Необходимо поэтому все выяснить и проверить. Мы не имеем права допустить, чтобы сомнительный человек пробрался в армию.

Затем Сяо Сян вычеркнул из списка Суня, Чу, Осла Ли и У Цзя-фу. Вычеркнул он и Чжан Цзин-жуя: довольно того, что старший брат на фронте, младшего мать просила не забирать.

Начальник и председатель долго обсуждали список и наконец после тщательной проверки оставили в нем сорок одного человека. Все это были люди безупречного социального происхождения и подходящего возраста — от восемнадцати до двадцати восьми лет.

В кухне крестьянского союза дымили все четыре печи. Повара без передышки жарили и пекли, приготовляя праздничный обед для новобранцев.

Бойцы отряда самообороны целый день рубили елки и сооружали у западных ворот деревни зеленую арку. В школе до полуночи горели лампы. Дасаоцза, вдова Чжао и Лю Гуй-лань вместе с другими женщинами вырезали цветы из разноцветной бумаги.

Когда Лю Гуй-лань вернулась домой, Го Цюань-хай уже ждал ее. Это была их последняя ночь перед отъездом, и разговор затянулся до утра.

Го Цюань-хай поднялся на рассвете. Одеваясь, он предупредил жену:

— Сегодня не смей плакать.

— Не буду… — отозвалась она, вытирая кулаками припухшие веки.

Го Цюань-хай принес два ведра воды и поставил их в кухне:

— Ты теперь одна остаешься. Помни: с вечера запасайся водой, а дров возле печи не оставляй, чтобы пожар не случился. Поняла?

— Поняла…

Го Цюань-хай взял скребницу и направился в конюшню. В последний раз он вычистил лошадь, задал ей корму. Он попрощался со своей любимицей. Затем он неторопливо обошел вокруг дома, все осмотрел и проверил.

Дров хватит на год, вот только корма для лошади маловато. Впрочем, ничего. Лю Гуй-лань плетет соломенные шляпы: она обменяет их в других деревнях на жмых и солому.