Ураган «Homo Sapiens»

— Гыр-рлы-гых-хх, — булькнуло слабое рычание. Голова бессильно стукнулась о землю. Егор прижал щепку к лопатке зверя и провел ею по боку. Она запрыгала с ребра на ребро, как по штакетнику забора. Господи, истощал-то! Постепенно глаза привыкли к полумраку, и охотник увидел многочисленные грязные колтуны на боках и спине. Тогда он упер ствол винтовки в позвоночник и, нагнувшись, левой рукой дернул мех. В горсти остался пучок. Да, до линьки изголодал, бедолага. Вот ведь как с северным зверьем происходит: пока сыт-здоров, шерстинка к шерстинке блестит, играет. А чуть сбой в жизни — сразу и шерсть полезла, и грязи откуда-то видимо-невидимо налипнет. На материке животина и не такую рану залижет, переломы позарастит, а тут природа враз списывает. Сурова, матушка, все на грани.

Уже особо не остерегаясь, Егор нагнулся над раненой лапой. Гнойник вон… Ну, ежли нет перелома, лапа — дело поправимое. Сейчас мы тебя будем налаживать, бедолага.

Егор открыл дом, заткнул старым ватником выдавленное медведем окошко, зажег керосиновую лампу. Затем сложил в железную печь заранее приготовленную растопку, плеснул на нее керосин, чиркнул спичку. Печь загудела. Бока ее налились жаром, в избе запарили стены, воздух отсырел. Егор еще подкинул сухих полешек, сыпанул сверху угля. Бока печи побелели. Набив льда из ближайшего тороса, охотник поставил ведро на печь и подмел пол. Пар из обтаявшей избы утянуло в печь, стало сухо, тепло, и образовался уют.

Егор достал из-за пазухи аптечку, рассыпал содержимое по столу. Так-так… Марганцовка… стрептоцид, а вот и пенициллин… А как, лапу мыть да глаза? Ведь не даст. Усыпить бы! Егор еще пошуршал пачками. Ага, вот в успокоительное. Умный человек паковал-собирал. Теперь вопрос: как заставить проглотить? Разве с нерпичьим жиром? И то…

Егор наклонил ковшик и капнул жир на нос медведя, потом полил тонкой струйкой в приоткрытую пасть, на сухой лиловый язык. Запах и вкус любимой еды сделали свое дело: медведь шевельнул языком, смазав воспаленную пасть жиром. Егор капнул еще. Умка сделал глотательное движение. Тогда охотник стал лить жир тонкой непрерывной струйкой. Через несколько минут ковшик нерпичьего жира с истолченными в нем таблетками был пуст. Егор таким же образом скормил и второй и третий, подумал — и дал еще один.

Когда медведь уснул, охотник вымыл рану марганцовкой. Пуля щипанула, но не перебила кость. В ране торчал осколок. Егор рванул его и сиганул за дверь. Но все обошлось, медведь и не дрогнул. Охотник насыпал на рану смесь из стрептоцида с пенициллином, промыл заваркой глаза зверя и поставил перед ним широкую чеплашку с нерпичьим, на пенициллине, жиром. Теперь тоже надо соснуть. Он вышел на улицу и только тут заметил, что весь мокрый. Да-а, струнами нервишки…

Егор опустился на полотно сломанной двери.

Печально и горько текли мысли старого охотника. Были они вечны — о добре и зле. О том, что природа по каким-то неведомым причинам наделила зло энергией с избытком и сильной волей, а добро создала неизъяснимо ленивым и благодушном. И приводят его в действие только чрезвычайные обстоятельства.

Это наши мальчики

Ыммэй, мама многочисленного семейства, обитавшего в древнем доме предков над Рекой, у вершины Песчаного Бугра, проснулась от странных звуков. Они были и новы и в то же время смутно знакомы. Ыммэй прошла по коридору, толкнула носом разлохмаченную кочку, и в дом густой волной хлынул подмороженный утренний воздух. Ыммэй глубоко вдохнула его, окончательно пробудилась и выставила нос наружу. В глаза брызнул свет. Хозяйка дома пожмурилась, чихнула и вышла на песчаную площадку, окруженную кольцом густой и яркой травяной поросли.

В мире царили солнце, хрустящий утренний ветер и непрерывное шипение, раздираемое частым грохотом, скрипом и шлепками волн.

Ыммэй подошла к краю площадки и глянула вниз. Река бушевала. Трое суток она охала и стонала, пока в ее одряхлевшие за длинную зиму мускулы щедро лили молодую силу потоки солнечных лучей. И вот сегодня ночью свершилось таинство! Она вдруг почувствовала себя вновь молодой и прекрасной, под воздействием живительных сил обрела юность и, обнимая мир, раскинула руки-ручьи. Нетерпеливо дрожа и теряя сознание от терпких ароматов южного ветра, в треске и грохоте она решительно сбросила ледовые одежды.

Увидев упругое коричневое тело Реки, на котором в брызгах и пене сверкали розовые льдины, Ыммэй запрыгала, возбужденно завизжала и ликующе крикнула:

— Ка-а-у-у!