– Это финский флаг, – ответила Азаде. – Мой муж – финн.
– Зачем он там?
– Ему нравится, что он там.
Приземистый иранец сплюнул, потом снова показал в сторону луга:
– Скорей! Вон туда. – Когда они вырулили на свободное пространство, он соскользнул с крыла; толпа следовала за ними. – Выходите. Я хочу обыскать вашу машину, посмотреть, нет ли оружия или контрабанды.
– У нас нет ни оружия, ни контра… – начала было Азаде.
– Выходите! А ты, женщина, прикуси язык! – Старухи в толпе одобрительно зашипели, а иранец сердито дернул пальцем в сторону двух тел, скорчившихся в истоптанной грязи. – Суд народа скор и окончателен, не забывайте об этом. – Он ткнул пальцем в сторону Эрикки. – Передай своему чудовищу-мужу то, что я сказал… если он тебе муж.
– Эрикки, он говорит, народный… суд народа скор и окончателен, не забывай об этом. Будь осторожен, дорогой мой. Нам… нам нужно выйти из машины… Они хотят обыскать ее.
– Хорошо. Только перебирайся сюда, ты выйдешь с моей стороны.
Эрикки вышел и встал, возвышаясь над толпой. Он обнял Азаде за плечи, защищая ее: мужчины, женщины и несколько детей напирали со всех сторон, оставляя им мало места. Вонь от немытых тел была невыносимой. Он чувствовал, как она дрожит, хотя и старалась не показывать страха. Вместе они смотрели, как приземистый иранец и его люди забрались в безупречно чистую машину, возя грязными сапогами по сиденьям. Другие открыли дверцу багажника, бесцеремонно вытаскивая и разбрасывая их вещи, жадные руки лезли в карманы, в его сумки, в ее сумки, не пропуская ничего. Один из них под крики и улюлюканье толпы высоко поднял ее прозрачное белье и ночную рубашку. Старухи опять неодобрительно забормотали. Одна из них вытянула руку и коснулась волос Азаде. Та отшатнулась, но сзади сплошной стеной стояли люди. Эрикки тут же повернулся всем телом, чтобы помочь и дать ей место, но стена людей не шелохнулась, хотя те, что стояли рядом, вскрикнули от боли, едва не раздавленные им. Эти крики вызвали ярость у остальных, люди придвинулись еще теснее, угрожающе закричали на него.
Эрикки вдруг с полной ясностью осознал, впервые в жизни, что не может защитить Азаде. Он знал, что сумеет прикончить десяток из них, прежде чем его одолеют и убьют, но ее это не защитит.
Осознание потрясло его.
Ноги стали ватными, и он ощутил непреодолимое желание мочиться; запах собственного страха душил его, и он напрягал все силы, чтобы побороть нахлынувший на него панический ужас. Он тупо смотрел, как пачкают и разбрасывают их вещи. Люди, мелко перебирая ногами, тащили прочь канистры с бензином, жизненно важные канистры, без которых им не добраться до Тегерана, потому что все заправочные станции бастовали и были закрыты. Он попытался заставить ноги двигаться, но они его не слушались, рот тоже отказывался подчиняться. Одна из старух закричала на Азаде, которая в ответ лишь тупо покачала головой, мужчины подхватили этот крик, толкая его, толкая ее, тесня его; их зловоние лезло ему в ноздри, уши были забиты словами на фарси.
Он все еще обнимал ее одной рукой, и посреди этого гвалта она подняла голову, и он прочел ужас в ее глазах, но не услышал, что она сказала. Снова он попытался оттеснить толпу, чтобы освободить себе и Азаде побольше места, и снова у него ничего не вышло. В отчаянии он попытался сдержать быстро нараставшую внутри, рвавшуюся наружу ярость запаниковавшего зверя, чувствуя, как потребность бить и сражаться одолевает его, понимая, что стоит ему начать и вспыхнувшее безумство толпы уничтожит ее. Но у него не получилось справиться с собой, и он слепо ударил назад локтем свободной руки как раз в тот момент, когда низкорослая толстая крестьянка со странными, горящими от ярости глазами протолкалась сквозь толпу и сунула в грудь Азаде чадру, выплюнув в молодую женщину комок гневных слов на фарси; это отвлекло внимание людей от человека за спиной Эрикки, который рухнул как подкошенный и теперь лежал у них под ногами с проломленной локтем Эрикки грудью.
Толпа что-то кричала ему и ей, люди явно требовали, чтобы Азаде надела чадру, Азаде лишь вскрикивала: «Нет, нет, оставьте, не трогайте меня!», совершенно потеряв голову. За всю ее жизнь никто так не угрожал ей, она никогда не оказывалась в толпе, подобной этой, никогда не стояла так близко от крестьян, не чувствовала такой враждебности.
– Надень ее, блудница…
– Именем Аллаха, надень чадру…
– Не Аллаха, женщина, именем народа…
– Бог велик, покорись слову Его…
– Плевать на Бога, именем революции…
– Покрой волосы, блудница и дочь блудницы…
– Покорись Пророку, да будет прославлено Его имя…
Крики и толчея усиливались, ноги топтали умирающего на земле, потом кто-то оторвал руку Эрикки от плеч Азаде, она почувствовала, как его вторая рука потянулась за большим ножом за спиной, и закричала:
– Нет, Эрикки, нет, не делай этого, они убьют тебя!