Урал грозный

Завтра на летное поле выходила первая машина. Вслед за ней — еще десять, первые из потока, который беспрепятственно потечет, если ничто не помешает. Ее ждали нетерпеливо. Шевкопляс потирал руки от удовольствия и торопил не меньше, чем прилетевшие с ним военпреды. Исхудавший Данилин сопровождал директора по сборочному цеху.

— Вот и принялись обдирать перья с вашего мифа,— подшучивал Богдан.— Так и общиплем его до голого тела, до ребрышек.

— А вы злопамятный, Богдан Петрович.

— Без всякого зла, Антон Николаевич. Просто от радости. Семья на Кубани. Шли немцы к Дону, а у меня кошки на сердце. Обещал Тимишу сохранить его жену и ребенка, и вдруг... Сын там, мать... признаюсь, было страшновато. А теперь отогнали. Видите, какие... мысли...

В конторке пришлось переодеться в комбинезон, чтобы было удобнее «обнюхивать» машину. Начальник сборочного, молодой инженер, казавшийся внешне на десяток лет старше, помог директору затянуть «молнии».

— Волнуетесь?

— Естественно, Богдан Петрович,— он зябко поежился, потер руки.— Первая. В мозжечке что-то давит. Третьи сутки не выходим из цеха.

— А монтажные бригады на высоте? — Богдан употребил любимое выражение начальника цеха.

— На высоте, Богдан Петрович.

— Тогда спустимся к ним со своих небес.

Стоило отворить двери конторки, и снова их окружил привычный шум, где говор пневматики и завывание дрелей не последние звуки в сложной гамме.

Шум сборочного цеха сродни шуму жатвы, где рокот комбайна завершает многотрудный сезон землепашца.

Одевали машины — из клейменых ящиков вытаскивали моторы, сработанные на заводе у Камы, скрипели лебедки, подвозили крылья на стапелях, крепили, нивелировали различные тригонометрические углы, «болтили» их и «контрили», крепили хвосты...

Самолеты, вначале напоминавшие ободранных и прикорнувших птиц, один за другим расправляли крылья, обрастали перьями, наращивали стальные клювы орудий и пулеметов. И возле них, так что не слышно человеческой речи, трещали и визжали молотки и дрели, шатались светлячки переносных ламп, катились автокары и ручные тележки, и дым раскаленных жаровен поднимался и уходил через фонари, напоминая дым жертвенников.

Первый после эвакуации самолет. Вот он — тот, который завтра должен подняться вверх и наполнить воздух забытым гулом. Не только этой машине даны крылья, они завтра будут даны всему заводу, ибо это авиационный завод, и без летающих над ним самолетов он немыслим.

Там взорван — здесь построен. Трудно, невозможно справиться со страной, именуемой Советским Союзом.

Возле первенца копошились монтажники. Их бригадир, опытный мастер, с неестественно длинными усами, такие теперь и не носят, обещал на производственном совещании уложиться в срок. Обещал, правда, тихо, вяло жестикулируя, говорил будто по-заученному. Только после совещания, подойдя к нему, Дубенко понял его состояние — безразличной, смертельной усталости. «Надо ему дать передохнуть. Как испытаем первые, отпущу в тайгу. Выдам ружье. Пусть побродит, отойдет».

Мастер сборочного цеха сбивчиво докладывал о готовности. Как и всегда, он полностью зависел от монтажников, и как всегда — опасался жаловаться на них. С монтажниками нельзя портить отношения. И потом — они всегда загадка. Вот вроде уйма недоделок, и вдруг, чуть ли не в последнюю минуту, «иди принимай».

— В сроки уложитесь?

— Новые сроки?

— Да. Вами же обещанные.

— Должны уложиться, Богдан Петрович, если только монтажники...

— Монтажники дали слово, не подведут. Только чтобы не краснеть за качество. Если на Урале, не думайте, что можно тяп-ляп.

— Сам Данилин проверяет. У него ничего не пройдет...

Данилин стоял с контролерами и, надев очки и присвечивая переносной лампочкой, рассматривал какие-то бумажки. Сюда доносился его бубнящий, въедливый голос:

— Самое главное — зазоры... зазоры. Абсолютно важно, ответственно. Сейчас проверим на выдержку... вот под цифрой семь что у вас?

— Теперь с микроскопом пойдет,— мастер досадливо отмахнулся, с неприязнью наблюдая за кропотливыми движениями Данилина.— С ним выдержишь сроки...

— Иногда, дорогие товарищи, не мешает превратиться в микроскоп.— Дубенко снял перчатки, поднял уши шапки, завязал их. Поймав вопросительный взгляд мастера, приказал: — Ну, чего смотрите, приподнимите-ка машину на козелки.

— Будет исполнено, Богдан Петрович, только что шасси опробовали. Смотрите, ишь какие ноги, красота! А обувь?

— Ты же знаешь, что хохол глазам не верит...

— Есть. Хлопцы, поднимите машину на козелки.

Кто-то позади Дубенко сказал одобрительно:

— Сам директор полез.

— Если что не так — влетит...— ответил второй голос.

В кабинете стоял приятный запах новой машины, особый запах, возбуждающий, крепкий, девственный, еще не перемешанный с парами бензина, запахами человека и одежды.