Уран. Роман-реконструкция

Директор Гаков вернулся из командировки, приписал к заявке Воронцова «прошу содействовать». Алексей с нетерпением ждал ответа из ИТЛ, пока не узнал от Ниночки, что его запрос с другими бумагами переслали в Москву, в Главпромстрой.

Февраль дотянулся серой простыней до весны, но с началом марта вернулись морозы, заметала дороги метель. Вечерами, лежа в постели, Воронцов развлекал себя тем, что представлял кабинеты и коридоры Главного управления лагерей промышленного строительства, по которым путешествует его заявка. Какие начальственные глаза, какие чуткие пальцы изучают отпечатанную на машинке, помеченную тремя подписями-закорючками бумагу?

Возможно, сам товарищ Берия, «лучший друг советских ученых», рассматривает подписи сквозь заледенелые стекла очков? Или — бери выше — великий вождь, отец народов, раскуривая трубку, задает вопрос, например, товарищу Молотову: «Как вы думаете, Вячеслав Михайлович, зачем этому прорабу Воронцову понадобились подсобные рабочие из числа советских заключенных? Не планирует ли он диверсию на урановом производстве?»

Наедине с собой Воронцов хрипло смеялся, и кашель сотрясал его внутренности.

Соседка постучалась, заглянула в комнату. Алексей из последних сил приподнялся и сел на постели.

— Простите за беспокойство, Тася. Вам, наверное, страшно надоел мой кашель. Мне и самому, признаться, всё это осточертело.

Договорил и задохнулся, с присвистом хватая ртом воздух. Словно мифический титан обхватывал и сжимал его поперек груди.

— Алексей Федорович, я Настёнку за фельдшером пошлю, — то ли спросила, то предупредила Таисия.

— Не нужно, прошу вас! Ничего нового фельдшер не скажет.

Воронцов отвернулся к стене.

Тася вышла, раздумывая, как же быть. По всему, болезнь взялась за соседа всерьез, он уж и говорил, и дышал через силу. Помочь тут мог только доктор Циммерман, но захочет ли тот ехать в рабочий поселок из Нарвы, да еще на ночь глядя? Да и как ему сообщить? Телефон был в комендатуре на заводской проходной, пять километров по лесной дороге.

И вот случай — приехал на лошади бывший муж Игнат. Трезвый, даже не навеселе. Выложил из вещмешка крупу, несколько луковиц, две банки тушенки. За пазухой у него что-то пищало. Подозвал детей, выпростал из-под шинели полуслепых щенков.

— У комвзвода сука ощенилась. Породистая, охотничья спаниель. А кобель — незнамо какая помесь, из охранных собак. Лях знает, как они спроворили, — пояснил ребятишкам, которые бросились гладить и тискать кутят. — Вы поиграйтесь пока, я их после утоплю.

Николаша не придал словам значения, а Настя отпрянула, подняла на отца полные изумления глаза.

— Что ты, папка! Как же ты их таких утопишь?

— Обыкновенно, в болотине, — Игнат равнодушно пожал плечом. — Сложу вон в мешок от крупы да камней набросаю.

Тася заварила овсяного киселя — дети приучились к местному блюду, ели в охотку. Игнат сел вечерить с ними. Расспрашивал Настенку про школу, делал для Николеньки кораблик из газетного листка.

Но тут явился пьяный краснорожий шофер Ищенко, вынул из кармана чекушку самогона.

— Увольняюсь, — сообщил будто бы весело. — Амба, помучился тут с вами.

Таисия удивилась про себя: не были они приятелями с мужем, прежде Ищенко не имел привычки кого-то угощать. Хотела прогнать обоих, но ей пришло в голову, что самогон — разновидность лекарства. Можно сделать компресс инженеру, который все надрывно кашлял за стенкой. Отлила четверть стакана, не слушая возражений.

Ищенко жадно поглядывал на тушенку. Игнат вскрыл банку ножом, отрезал ломоть хлеба.

— Детям сначала дай, — потребовала Тася.

Шофер рассказал, что давно надумал увольняться, ехать в Ярославль к больной матери. Игнат почему-то не верил:

— Нет у тебя никакой матери. Может, еще в Гражданскую померла.

Ищенко возражал равнодушно. Выпив, завел вспоминать свою службу в партизанском отряде, повторяя истории, которые пересказывал по многу раз.

— Взорвали мы, значится, эшелон с немецким боеприпасом. Знаменитая вылазка, в газетах писали про нас, к наградам представили. А командир наш был мужик простой, хоть и партийный. Понимал, как надо хлопцев поощрить. А какие в лесу ордена? Тут случилось в одной деревне полицая повесить. Ну, командир и выдал полицайскую дочку на полное наше удовлетворение, вроде как спецпаек. А нутро зудит, хлопцы все молодые, прискучило мужскую надобность в кулак спускать. Ну, взяли мы ее, голубушку…

Тася не стала слушать. Вышла, захватив стакан со спиртным и чистую тряпицу.

Воронцов лежал в той же позе, повернувшись к стене. Сквозь мокрую от пота ткань рубашки проступали позвонки. Будить его Тася не решилась, только потрогала лоб — горячий. Оставила стакан, прикрыла блюдцем.

Когда вернулась, Игнат изливал с хмельной горячностью то, что, видно, накипело на душе.