Уравнение с четырьмя неизвестными (СИ)

— Разговариваю с тобой. Ты серьезно насчет машины?

— Вполне, — голос слегка сбился, дышит часто… Блин, он действительно бежит! Не идет, а бежит!

— Ты что, бегом бежишь?

— Я же сказал.

— Придурок, — улыбнулась я.

— Конечно, придурок! А что ты делаешь сейчас?

— Хочу поменять простыни. Но руки заняты.

— Только трубку не клади. У тебя есть гарнитура?

— Есть где-то, — я пошла в кабинет, порылась в ящике стола и вытащила гарнитуру. Теперь руки мои были свободны, я запихнула аппарат в карман и пошла в спальню, — я нашла гарнитуру и меняю простыни. А ты?

— Шеф, на Шильмана. Сколько ты хочешь? Поехали! — это очевидно, бомбиле. А потом мне:

— Я в машине. А ты?

— Я меняю наволочку. И хочу пойти в душ.

— Только трубку не клади. Пусть полежит в ванной, я послушаю, как льется вода…

О господи, я сейчас захлебнусь в этой приторной патоке, черт бы ее побрал! Но, надо признать, возбудилась я за время нашего разговора так, что готова была заняться кое-чем даже с телефонным аппаратом. И я пошла в душ. Положила телефон на стиральную машинку, врубила воду и сосредоточилась на мытье, опасаясь, что могу увлечься намыливанием настолько, чтобы застонать в голос.

Спустя несколько минут я выключила воду и снова воткнула в ухо гарнитуру.

— Ты закончила, да? Мы уже на Мельниковской. Что ты делаешь сейчас?

— Я вытираюсь и разглядываю шкаф, — честно призналась я.

— Только не надевай слишком много всего, ладно? И не джинсы. У тебя есть платье?

Откуда у меня платье? Я перебрала полтора десятка плечиков с моими немногочисленными шмотками. Платье! И вытащила Лилькин подарок — совершенно идиотский бордовый атласный халатик. Правда, к нему прилагалась еще не менее идиотская кружевная…э-э-э…назовем это сорочкой. Но ее я надевать не стала.

— Что ты выбрала?

— Не скажу. Где ты?

— Я на Шильмана. Куда мне идти?

— Видишь арку около парикмахерской? Туда. Второй подъезд, шестой этаж.

В трубке эхом прозвучали шаги — это акустика подворотни.

— Я сейчас приду.

— Я тебе не открою, — пошутила я.

— Я выломаю дверь. Или влезу в окно. Я сейчас приду.

Я пошла в прихожую и открыла замок.

— Я пришел.

— Входи.

Дверь открылась. Каминский стоял на пороге. Глаза-льдинки, нет, глаза-ледяные омуты, смотрели так, что я даже испугалась. Он пришел.

Звуки… Падает на паркет тяжелая кожаная куртка-косуха: шелест и бряцанье металла. Впечатываются в стену один за другим щегольские, явно концертные, сапоги-казаки: звонкий грохот. Судорожно вжимаются друг в друга тела, смыкаются губы: вздох и шелковый шорох. Жалобно вскрикивает старинная резная бабушкина кровать, а новенький пружинный матрас произносит одобрительное «пх-х-х», когда сплетенные желанием тела падают в его латексные и пружинные объятья.

Ощущения… У него мокрые волосы. Холодные и мокрые. Длинные, светлые, мокрые волосы. У него жесткие пальцы, мозоли на кончиках — руки гитариста. У него шрамы. Шрамы на левом боку и спине.

Почему? Почему волосы мокрые? Откуда шрамы? Я подумаю об этом потом…потом… после того, как закончу с ним… После того, как кончу с ним… кончу с ним еще раз… еще… еще…

— Еще…— шепчу я и вгоняю ногти в его идеальную задницу… — Еще… — хриплю я, прогибаясь до хруста в позвоночнике… — Еще!… — кричу я, упираясь лбом в связанные узлом влажные простыни… — Еще? — шепчет он, снова склоняясь надо мной.

Я завтра не смогу ходить. Я вообще больше никогда не захочу секса. Я больше никогда никого не захочу. Даже Каминского? Кроме Каминского?

— Нет, — говорю я, — больше нет. Ты выиграл, Влад.

— Я заслужил награду? — смеется он.

— Все что угодно, только не секс, — я бы тоже посмеялась, но у меня болит каждая мышца.

— Я останусь здесь. До утра понедельника. И ты покормишь меня завтраком. И я отвезу тебя на работу. И ты будешь ...

Вот примерно тогда я и заснула.

***

Ну, я спала, как убитая. И когда мы проснулись, солнце уже клонилось к закату. И у меня болела каждая мышца, а прогулка до туалета стала самым ярким впечатлением воскресенья. Нет, я вру, конечно. Все, что было ночью – это было уже воскресенье.

Очень странное воскресенье. Воскресенье, которое началось, по классике, в «шестнадцать часов утра». Я как можно тише выползла из кровати и совершила подвиг, сходив в душ. Зашла на кухню, выпила, наверное, литр минералки. И снова пошла в спальню. Туда, где в последнее время происходит столько всего интересного, что я просто боюсь уже туда входить.