Уравнение со всеми известными

— Да, конечно, только в рай. Тетя Вера тебе объяснит.

— Я объясню. — Татьяна обняла детей и увела.

— Юрочка, — позвала Анна, — подойди. Посмотри на свою маму.

Юра нехотя приблизился. Он исподлобья посмотрел на Луизу Ивановну:

— Тетя пахая, некрасивая.

— Юрочка, — простонала Анна, — это твоя мама. Она умерла. Юра, у нас большое горе!

— Мама, дай кафетку! — Он дернул Анну за халат.

— Его нельзя травмировать! — вмешалась Ирина. — Юрочка, пойдем, тетя даст тебе конфетку.

— Его нельзя травмировать! — Анна закрыла руками лицо. — Его нельзя! А меня?

— А ты поплачь тихонько, — сказала Галина Ивановна, — поплачь, пока дети не видят. Ой, бедолага, — тихо проголосила она, — такая женщина! Мучилась, а ни стона, ни жалобы! Святая была! Ты поплачь, а потом я ее сама обмою, одену. Я умею, мы с ней все уже обговорили. Синий костюм, белая блузка. И в морг не надо. Нечего ей там нагишом в холодильнике лежать. Позвони, они приезжают, укол какой-то делают, чтобы не запахло. Ну, давай, видишь, слезы кончились. Все на тебе, все на тебе, Анюточка. Крепись! Ты уж организуй, чтоб похороны завтра, крайний срок — послезавтра. Давай, девочка, ничего, нужно держаться.

На кладбище, кроме близких, приехали три давние подруги Луизы Ивановны, Костя и Вера. Игорь Самойлов прислал роскошный венок, коллеги (Анна попросила никого не приходить) тоже прислали венок.

Костя пытался уговорить Веру не ехать на скорбную панихиду, но она решительно воспротивилась — непременно хотела в тяжелую минуту быть рядом с Анной и детьми. Он решил, что искаженное болью лицо жены — свидетельство ее переживаний. Но когда гроб уплыл под землю в печи крематория, и Анна стала приглашать на поминки, Вера отказалась:

— Извини, я не могу. Кажется, началось.

Косте стоило больших трудов не подхватить ее и не броситься со всех ног с кладбища.

— Ладно, — кивнула безучастно Анна, потом чуть улыбнулась. — Все будет хорошо, Верочка. — Она не могла сразу сообразить, что нужно делать. — Костя… возьмите мою машину — и в клинику. Вызовите Елизавету Витальевну.

Он поцеловала Веру и подумала о том, что несколько минут назад эти же губы прикасались к покойнице. Жизнь кончается и начинается.

Утром в клинике было две достопримечательности, на которые бегали смотреть все сестрички, — жена доктора Колесова в дородовой палате и сам Колосов, серый от волнения и бессонной ночи. Настя донесла Анне Сергеевне, что Константин Владимирович сломал все карандаши в своем кабинете и вообще его никто никогда таким не видел.

— За страдания мы его теперь полюбим, — заключила Настя. — А всегда был такой суровый, прям сверхчеловек.

Анна накануне несколько раз звонила и знала, что роды будут не скорыми. Вере делали обезболивание и давали снотворное. Анна поднялась в родильное отделение. Схватки у Веры уже шли с интервалом в пятнадцать минут. Держалась она молодцом. Тихо попросила Анну:

— Уведи Костю. Боюсь, что у него будет разрыв сердца.

У себя в кабинете Анна поставила перед Костей чашку с кофе и заставила съесть бутерброд.

— Мне Вера рассказывала, что в повести какого-то, не помню, латиноамериканского писателя муж не выдержал страданий рожавшей жены и полоснул себя ножичком по горлу. Я велю все скальпели убрать от тебя подальше.

— Жизненная история. — Костя торопливо глотал горячий кофе. — Ань, ведь она не очень страдает? Вася Климчук — отличный анестезиолог?

— Отличный. И Елизавета Витальевна отличный специалист, и Маша Овчаренко — замечательная акушерка. Только ты, оказывается, скрытый невротик и психопат. В конце концов, кто у нас психотерапевт? Ты или я?

— Разве я? Анна, это самый тяжелый момент в моей жизни!

— Он же самый счастливый. Через два часа ты станешь отцом. Костя, давай ты не будешь присутствовать при родах?

— Ни за что! Я все-таки врач!

— Разве ты? — вернула ему Анна вопрос. — Тогда только через инъекцию реланиума. Пусть Маша сделает тебе укольчик. А то начнешь в самый ответственный момент валиться в обмороки — мне там бригаду реаниматологов держать негде.

Костя, как и все в родовой палате, облаченный в халат, бахилы, с лицом, закрытым маской, из-за спин акушерки и врача не видел момента рождения сына. Только красное, искаженное невероятным напряжением потуги лицо Веры. Что-то мокрое, членистоногое оказалось в руках Елизаветы Петровны. Послышался шум отсоса — из носа младенца отсасывали слизь. Шлепок — и тонкий пронзительный крик.

— Подойдите, Константин Владимирович, — пригласила Елизавета Витальевна и протянула ему малыша.

Костя уставился на него и испуганно затряс головой — маленькое орущее создание было страшно взять в руки.

— Костя, ну что он? — Вера, тяжело дыша, вытягивала шею.

— Ну, смелее, — Елизавета Витальевна взяла одну Костину ладонь, подложила, ее под головку малыша, другую — под спинку, — шагните. — Она заставила его склониться к Вере.

— Костя, ну что он? — повторила Вера.

— Потрясающе! — К Косте вернулась речь. — Человек! Человечище! Верочка, он на тебя похож, красивенький.

Теперь Елизавете Витальевне пришлось уже уговорами и силой отнимать у него младенца и отгонять от роженицы.