Уравнение со всеми известными

— Что вы такое городите, голубушка? Я что, не отличу детскую матку? Вы совершенно здоровы гинекологически. Даты последних месячных вы не помните, но это нормальная беременность. Где вам проводили гистерометрию, кто измерял коэффициент? Я еще из ума не выжила. В следующий раз придете ко мне с выпиской из своей медицинской карточки. Меньше ноль пяти десятых! Здесь в норме должно быть около двух. Вы не хотите ребенка? В порядке исключения аборт можно сделать. Но не тяните, все сроки уже прошли.

Оглушенная внутренним звоном, плохо замечая окружающее, Вера вышла, из кабинета, взяла у Анны шубу — подруга куда-то вышла, и хорошо — Вера не могла сейчас разговаривать о сусликах — и побрела к выходу.

Это опухоль. Большая ужасная опухоль. Врач старенькая, не поняла. Вера читала, что опухоль матки и яичников как-то связана с грудными железами. Их удаляют, даже просто перестраховываясь, на всякий случай. А у нее болит, распухла грудь. Значит, поздно удалять. У бабушки был рак. И у мамы. Но в семьдесят и в шестьдесят лет! И у бабушки, и у мамы был злостный рак кожи — меланома. Вера всю жизнь пряталась от солнца, никогда не загорала, боялась, что ультрафиолет какую-нибудь родинку переродит в меланому. А опасность таилась совсем в другом месте — в бесполезном, ненужном, уродливом органе.

Смертельный приговор. Вот так чувствует себя приговоренный к смерти — не может поверить до конца, что жизнь и дальше покатится без него, обвиняет весь белый свет, по-детски всхлипывает “за что?” и испытывает мучительную, невероятную жажду жизни. Какой угодно жизни — примитивной, нищей, холопской, но только жизни. В такие минуты человек, наверное, и склонен к предательству. Она бы продала душу дьяволу, вернулась к Сергею, осталась без груди, с протезами, со шрамами и рубцами на теле — лишь бы жить. Без Кости? Нет, без Кости невозможно. Он называл ее грудь “нашим тайным достоянием”. Не будет достояния, ничего не будет. Нельзя на Костю сваливать страшные испытания — она, после операций или без них, но умирающая. Так хочется жить! Как никогда! Наконец-то нашла свое место. Была счастлива. Расплата за минуты непомерного счастья? Почему она такая невезучая? В церковь идти почему-то не хочется. А куда идти? Что Костя говорил о самоубийстве? Что у нее нет синдрома суицидности. Что она умная, что он не допустит ее страданий, что разумный человек должен искать выход, что выход подчас заключается в сборе необходимой информации. Какая ей еще нужна информация? Второе мнение? Если вы сомневаетесь в диагнозе и в лечении — получите второе мнение второго специалиста.

Веру наблюдала и в свое время подвергла многочисленным анализам приятельница Анны Рудольфовны Мария Анатольевна Гурова. Именно она провела исследования по степени недоразвитости матки. Процедура была мучительной: вводили специальный зонд, чтобы выяснить глубину полости матки, потом вычесть из этой цифры длину канала шейки матки и разделить на длину канала. В норме у женщин коэффициент больше одного и пяти десятых, при коэффициенте меньше ноль пяти десятых говорят об абсолютном бесплодии. У Веры показатель Пальмера ноль три десятых. Никаких надежд понести и родить ребенка.

Прежде чём обратиться к Анне, Вера несколько раз звонила Марии Анатольевне. Но в клинике то говорили, что она на больничном, то вдруг заявили, что Гурова здесь больше не работает. У Веры был домашний телефон Марии Анатольевны, но по нему отвечали, что номер изменился. Был и домашний адрес, она несколько раз приходила к Гуровой домой. Хорошо помнила мрачное серое здание в районе Даниловской площади. В квартире Гуровой прозвучал роковой приговор. Тогда слова казались страшными, теперь — не более чем печальными. Вера отправилась к Гуровой.

Она позвонила в дверь несколько раз, уже собралась уходить, как вдруг услышала хриплый голое по ту сторону двери:

— Кто пожаловал?

— Мария Анатольевна! Это Вера Крафт, невестка Анны Рудольфовны, Мне нужно с вами поговорить. Очень срочно.

Открылась дверь, и в проеме, держась за косяк, возникла необъятная фигура. Вера не сразу узнала в ней, неопрятной, в грязном, замасленном халате, непричесанной, сильно располневшей, Марию Анатольевну. Она была пьяна. Совершенно пьяна, едва держалась на ногах. Веру узнала через несколько секунд разглядывания одним глазом, второй прищурила:

— Ты? Крафт. Проходи.

Качнулась, едва не упала, удержала равновесие, шатающейся походкой побрела на грязную кухню и плюхнулась там на стул.

— Ты… Как тебя? Да, Вера, помню. Ты выпить не принесла? Суки! Они меня уволили… — Мария Анатольевна разразилась площадной руганью. — Давай выпьем, кажется, там немного осталось. Посмотри в спальне…