Урбанизатор

Развязываем руки. Держит в растопырку, старясь ни к чему не прикоснуться. Как крылышки у бегущего пингвина. Ставим на лыжи. У парня плотно сжатые глаза, из которых текут слёзы. И сжатые зубы. Из которых чуть слышен вой и скрип. Надеваю ожерелья. Фирменный знак — уши мёртвых врагов. Уши, которые не услышали главную здешнюю новость: на Стрелку пришёл «Зверь Лютый».

— Эта… ну… не дойдёт.

— Почему, Могута?

— Ну… тама… волки… вот.

На просторе реки видна группа наших людей с факелами. И непрерывное движение серых теней, жёлтых глаз, рычание и урчание. Кажется, шевелится серым вся ледяная равнина реки. Сколько же их сюда собралось?! Наших они пока не трогают. Факела, оружие, голоса, движение… И к месту нашего костра близко не подходят — возле входа в промоину сидит Курт. Ага…

— Курт, ко мне. Пометь его. Факеншит! Ты что, не понял? Помочись на него. Курт, ты временами такой умный. А временами такой глупый. Делай как я.

Гонца сшибают на снег. Я, личным примером, показываю князь-волку, как нужно ставить пахучую метку. Курт присоединяется — отмечает сапоги, штаны, подол армяка и лыжи. Очень экономно.

Вообще-то это разметка территории. Курт так всю Стрелку по кругу отметил, лесные волки внутрь не заходят. А как они будут реагировать на движущийся объект? Вот и проверим.

Выводим гонца на лёд, доводим до многострадальной лыжни. Лёгкий толчок в спину. Иди, бедолага, доноси мою «не-благую» весть до своих соплеменников.

Парень неуклюже, по-пингвиньи пытается двигаться. Сколько видно — волки подходят к нему шагов на 5–7 и резко отскакивают. Будто натолкнувшись на стену. Может, и дойдёт.

«Бои по правилам», конвенции, «кодексы чести» — очень полезно. Ибо позволяет уменьшить смертность среди противоборствующих сторон. Сужают поле противостояния. В географии, во времени, в технологии и тактике. Папская анафема лучникам, «в нашей местности не воюют в пятницу, субботу и воскресенье», не бомбить «Красный крест»…

Если «стороны» в состоянии договориться, если они хоть чуть-чуть доверяют друг другу, если у них есть какие-то общие «границы допустимого». Религиозные, идеологические войны, как и этнические, национальные — размазывают «стенки коридоров».

В войнах с племенами-язычниками эти границы стираются.

«Конвенции» — соглашения между равными. Самоназвание большинства племён — «человек». «Настоящий», «могучий», «красивый»… Остальные — не-люди, не-равные. Унтерменш. «Тейповое мышление».

Я играю по правилам, которые приняты в «достопочтенном племенном обществе» — «равных» мне здесь нет. Это их мнение, и я с ним согласен.

Ещё я согласен с Чингисханом: «Недостаточно, чтобы я победил. Другие должны быть повергнуты».

Уточню: «повергнуты» так, чтобы мне никогда больше не пришлось их «побеждать».

Инстинктивный военный романтизм, как и инстинктивный гуманизм и общечеловечность приходилось выдавливать из себя по капле. У кого какие прыщи — не всем же быть Чеховыми! Выдавливать в угоду функциональности. Эффективности, оптимальности. По критериям соответствия поставленным целям — самосохранения, само-процветания, «белоизбанутости всея Руси»… Всё более становиться «Зверем Лютым». Чтобы в болотах и дебрях окружающей части мира выживало чуть больше маленьких голеньких страшненьких пищащих… детёнышей здешних обезьян.

— Если ты надеешься получить за меня богатый выкуп — ты ошибся.

Во как! Наш последний пленник излагает вполне связно.