Ури

До Пилата тоже дошла весть о чудесном исцелении Цезаря. Он с облегчением выдохнул и решил еще раз доказать Правителю свою преданность. В то время начались очередные волнения в Иудее и Самарии. И вот, что придумал хитрый наместник.

Непонятно откуда, но, на горе Гризим появился один человек, который очень убедительно рассказывал самаритянам о том, что на этой самой горе закопаны священные сосуды Моисея. И был он так убедителен, что в деревню Тирафан, которая располагалась у подножья горы, стали стекаться люди. Поверив этой басне, они расположились в деревне, к которой постоянно стекались новые пришельцы. Набралась огромная толпа, чтобы наконец-то всем вместе взобраться на гору за священными сосудами. Немудрено, что Пилат предупредил это и, обставив все, как некую смуту, быстро потушил его с помощью отрядов всадников и пехоты, которые неожиданно напали на собравшихся в деревушке. Часть перебили, часть взяли в плен. Пилат же, выбрав из пленных наиболее выдающихся и влиятельных людей, приказал их прилюдно казнить, дабы не было повадно остальным, а также, чтобы еще крепче утвердить свой статус. Сам же донес Цезарю, что де предотвратил бунт против римской власти и против Цезаря лично. И окончательно успокоился. А зря. Пилат недооценил национальной строптивости и свободолюбия местного населения. Самаритяне же собрали своих старейшин – представителей верховного совета и отправили делегацию к Прокуратору сирийскому, наместнику всей Азии Вителлию с обвинением в адрес Пилата в казни безвинно погибших соплеменников, говоря, что пошли они в Тирафону вовсе не с целью отложиться от римлян, а только для ого, чтобы уйти от насилия, применяемого к ним наместником Пилатом. Как это ни странно, Вителлий внял просьбам самаритян. Впрочем, поговаривают, что он давно недолюбливал Пилата. Послал он тогда одного из приближенных, некоего Марцеллу, в Иудею, чтобы принять бразды правления у Пилата, а того снять с должности и отправить к Цезарю в Рим для ответа перед императором.

Тем временем, Пилат пребывал в прекрасном расположении духа. Погода этому явно благоприятствовала. Дул легкий освежающий морской ветерок, и он даже отпустил прислугу с опахалами. Пилат лениво тянулся к крупному прозрачному винограду и с удовольствием клал его на язык, где тот таял, придавая всему существу Прокуратора состояние райского блаженства. Виноградинка растворялась в глотке прохладного вина местного разлива. За десять лет правления он уже привык к его немного терпкому, но, в то же время, тонкому фруктовому вкусу. Вино было прохладным и приятно освежало в жару. В последнее время настроение у игемона было прекрасным. Кажется, что все неприятности, случившиеся за последние годы, забылись и ушли в небытие. Одно не давало ему покоя. Это смерть злополучного Иисуса из Галилеи. Не то, чтобы Пилату было жаль распятого мессию (а мессия ли он?), но тот периодически приходил к нему в снах, и тогда утром Пилат чувствовал себя просто отвратительно. Болела голова, настроение было испорчено на весь день, мысли путались и создавалось такое впечатление, что ни о чем другом он уже думать не мог, все валилось из рук. Так можно и дров наломать. Философские мысли не покидали его ни на минуту, хотя раньше он мыслил, в основном, прямолинейно, рубил с плеча и не терпел пререканий. Сейчас же его занимали долгие разговоры с Ури. Больше он не подпускал к себе никого. Все предатели. Никому верить нельзя. Даже жене. После того, как ей приснился этот жуткий сон, она не может ни о чем больше думать. И надо же было, чтоб этот злополучный сон привиделся ей в ночь перед казнью Иисуса! Помню, тогда утром она подошла ко мне и сказала:

– Не делай ничего праведнику тому, потому что я нынче во сне сильно пострадала от Него.

Сначала я не придал этому значения, но потом, когда она вновь напомнила мне об этом, я попросил рассказать, что она видела. А видела она Иисуса в образе Божьем с сияющим лицом и крыльями, как у херувимов. И, якобы, разделял он на том свете праведников от грешников. И так сильно повлиял на нее этот сон, что до сих пор смущает она мой разум тем, что я погубил Сына Божьего. А поговорить хочется, и даже очень. Поделиться своими мыслями, тревогами. И вообще, выговориться, потому что мой сосуд уже полон, а вылить из него можно только в родственную душу. Эй, Ури! – он поманил стражника рукой.

– Присядь, – Ури послушно опустился на кушетку, расшитую красным бархатом. – Скажи мне, что творится сейчас в головах простых людей? Ты же чаще общаешься с ними. Что говорят твои родные? Короче, какие сплетни сейчас в ходу в нашей округе? – Ури наморщил лоб.

– Прости, игемон, но после последних событий на горе Гризим, люди стали еще более скрытные и стараются меньше высказываться в твой адрес.

– Это и неудивительно. Будут знать, как бунтовать против власти. Я этого и добивался. Но так ли напуганы и послушны они, как ты говоришь?

– Скорее, осторожны. Ты же знаешь, израильтяне народ гордый и свободолюбивый. Их крайне трудно держать на коротком поводке, – Пилат поморщился.