Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

— Жить теперь будешь, стервец! Ты у меня и крещеный, и котом кусанный. Расти да умней, к тайге тебя приучу. Глядишь, самого косолапого не испугаешься!

В то время, когда попал к нему в руки Шарко, Савушкин жил уже в Кудрине, оставив родного дома очаг в Шерстобитове, где жить остался один теперь Юлик Гойко. Того как ни сманивали, ни звали — не двинулся с места. Тут, говорил Юлик, мои мать и отец похоронены, тут и меня погребите, когда помру.

Кудрино, бывшее некогда районным центром, тоже покуда не процветало, но у Кудрина было будущее, круто замешенное на месторождениях нефти и газа. Пройдет не так много времени, и на здешней земле прочно станут обживаться партии геологов, сейсмиков и служба разведочного бурения с прицелом на глубинную палеозойскую нефть. Как местный коренной житель, Хрисанф Мефодьевич в начале этому не очень-то радовался — боялся, что станет наступающая новизна помехой ему в охоте, а потом, поразмыслив да порассудив, сменил пластинку. Но настороженность все же жила в нем. И как ей не жить, настороженности, когда где-то рубили и жгли леса ненароком, из чистого ротозейства, портили реки, озера. Он был, конечно, не против вторжения сюда свежих ветров, но хотел во всем видеть порядок, рачительный глаз хозяина.

С той же меркой ко всему подходил и директор здешнего совхоза Румянцев. Где надо и когда надо Николай Савельевич рьяно вставал па защиту земли и Хрисанф Мефодьевич уже шел к Румянцеву и трубил:

— Не отдавай им поля под застройки. Поля эти наши отцы и деды кровью и потом полили. Да и закон расточительство пахотной земли запрещает. У них, у нефтяников-то, посмотри какая мощная техника! Пусть сами себе раскорчевывают, осушают болота.

— Правда твоя, — соглашался Николай Савельевич, тоже коренной житель, уроженец обской деревин Щуки. — Я им готовые земли ни за что и никак не уступлю. Именно закон и совесть мне этого не позволят сделать. А помогать мы им будем. Жильем, электроэнергией — на первых поpax. Должны помогать! Устраиваться на новом месте всегда тяжело.

— Это так. Но ты не всегда тверд бываешь, Николай Савельевич, — возражал Савушкин. — Отдал управлению разведочного бурения все же приличный клочок под застройку!

— Пришлось… навстречу пойти, — согласился Румянцев. — А почему? Материалы стали к ним поступать, станки, оборудование, а выгружать было некуда. Главный инженер у них, Ватрушин, даже с лица осунулся от переживаний. Сроки развертывания буровых работ сжатые. Нефть государству нужна, и это понимать надо, милый Хрисанф Мефодьевич!.. Зато и буровики, геологи, сейсмики помогают охотно совхозу. Вертолетами семена обещают в посевную на дальние отделения забросить, удобрения вывезти. Тигровка та же от Кудрина вон как далеко, а там — маслозавод. Придется оттуда масло быстро забрать — опять помогут. Мы со всеми должны тут жить в добром согласии.

— Правильно, — кивал Хрисанф Мефодьевич. — Но я не могу равнодушно смотреть, когда они нефть проливают! А взрывы сейсмиков на белорыбных озерах? Разве сейсмики не могли Мирное озеро обогнуть, отшагнуть от него? Прямо посреди озера взрывы произвели, рыбу погубили. Мыслимое ли дело так-то к природе-матушке относиться!

— Да, скверный случай, — сказал Румянцев. — Зато безобразие сейсмикам по суду крупный штраф пришлось выплачивать.

— Если бы из своего кармана! А то все из того же — из государственного.

Румянцев усмехнулся, блеснули его ровные белые зубы.

— Ишь ты какой грамотей! А еще говоришь, что дремучий — живешь в лесу, молишься колесу. Все-то ты понимаешь и знаешь, на ус мотаешь. Даром что без усов!

У Николая Савельевича Румянцева не отнять было ни доброты, ни ума, ни веселости. Держался всегда он спокойно, по возможности старался не раздражаться, не шуметь. Сдерживал себя, умел это делать. А иначе на его беспокойном посту пропасть можно было от постоянных тревог и забот.

Савушкин и Румянцев ценили друг друга и не скрывали этого ни перед кем. И далеко не корыстные интересы сближали их, а простые, искренние человеческие отношения. В обоих хватало и здравого смысла, и той непосредственности, которая так бывает мила и приятна в людских отношениях. Да и пути у них перекрещивались: то в тайге повстречаются, то на поле, то на сельской широкой улице.

Однажды в тот год, когда появился в доме Савушкиных спасенный слепой щенок, но уже позже гораздо, где-то перед зазимками, столкнулись они у совхозной конторы. Было морозно, лужи схватило льдом, и вот-вот ожидался снег. Отдельные редкие снежинки уже и порхали в воздухе, но сплошного покрова, от которого становится больно глазам, еще не было. Однако близость зимы уже обозначилась, и настало время доставать шубу и валенки.

Николай Савельевич, невысокого роста, щуплый, собранный, готовый всегда к острому слову и доброй смешинке, спустился с конторского крыльца, одетый в теплую куртку, обутый в сапоги на меху. Увидел Савушкина, подошел и пожал его лопатистую ладонь.

— Здорово, охотник! — приветствовал Румянцев. — Когда забираться будешь в свою берлогу?

— Как повезешь. Нынче тракторную тележку доставишь туда мне?