Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Гринашко со сплавом давно управился, по зимнику, который он вымерил с точностью до километра, и утер нос приписчикам, лес тоже весь вывезли, и теперь в леспромхозовской жизни наступила пора затишья. Пульс вошел в размеренный ритм. И ничего! Надо ж когда-то и опустить туго затянутую опояску, расслабить мышцы для отдыха, для накопления сил…

Майским погожим днем спустился с трапа беленькой самоходки на осиповский берег Николай Савельевич Румянцев и тут же столкнулся с Гринашко. Обрадовались они друг другу.

— Доброе время выбрал, — сказал Иван Александрович. — На Комарином болоте у нас глухари, косачи огромные токовища держат! Картины утрами там можно увидеть такие, что в жизнь потом не забудешь. Захочешь — свожу, покажу, А стрелять не дам!

— Себе бережешь? — подмигнул Румянцев.

— Для кого — сам не знаю, но охраняю. А когда копалуху убьют на току — поколотить готов.

— Бей прямо птицей по харе! — на полном серьезе сказал Николай Савельевич. — Самку весной загубить — преступление. Сам я вообще на охоту не жадный, а вот на рыбалку — да! Карасей на уху поймаем?

— Крупных, жирных — сколько душе угодно! — весело зачастил словами Гринашко. — Пошли ко мне в дом. Человека с дороги надо сперва накормить, а потом уж расспрашивать.

Они обошли огороды, оказались на чистой песчаной улице. За воротами дома Гринашко стоял трактор «Владимирец» с прицепной тележкой.

— Помнишь? — спросил Иван Александрович. — Из вашего совхозного металлолома собрал пять лет тому назад, и все бегает. Их два у меня на участке.

— В руках мастера и гвоздь инструмент, — сказал Румянцев. — А я к тебе заглянул самое большее на два денька. Хочу по Чузику дальше проехать до Кудрина, повидать там Хрисанфа Мефодьевича, Деда Крымова — плох уже стал долгожитель.

— Я из Кудрина нынче, считай, не вылазил, — неторопливо рассказывал Гринашко. — Все, что требовали от нас по аэропорту, мы сделали. Жил у Игнатова. Гостеприимные люди…

— С тестем Игнаха по-прежнему не в ладах?

— Разными тропами ходят. Заупрямился что-то Хрисанф Мефодьевич на старости лет.

— Я их помирю, — заявил Николай Савельевич.

— И не пытайся! Я пробовал. — Гринашко изобразил на лице печаль и досаду. — Хрисанф Мефодьевич сейчас тем утешается, что сына женил, Михаила. Прируб ему в это лето собирается строить. Невесткой доволен шибко. Я сам не видел — она повариха на буровой, на слово верю Хрисанфу. Так расхваливал Дашу, что мне облизываться пришлось.

— С каких пор завистливым стал, Иван Александрович? — Румянцев выказал белые зубы в улыбке.

— Не от зависти — от сладости. — Гринашко выразительно поднял указательный палец. — С Игнахой тебя вспоминали. Ждут, что ты к ним вернешься в совхоз.

— Исключено.

— Значит, ты в отпуске?

— От прошлого года осталось одиннадцать дней, решил их весной вот использовать… Тут в области был перед этим, новость слышал одну: Латунина переводят на большую работу в Москву.

— У него и здесь работа была вовсе не маленькая! — вскинулся Гринашко и погрустнел лицом. — А кто наш Сосновый поднимать будет? Огорчительно…

— Многое у нас тут начиналось с нуля, а за двадцать без малого лет вон сколько сотворено! Его опыт и школа сибирская там, у большого руля, помогут ему нести вахты и в бурю, и в штиль. Извини, но как бывший флотский выражаюсь иногда соответственно.

— Мне тоже море по духу. Море люблю и тайгу.

— А город построим…

— Да, — согласился Гринашко, — разбудили край! Что говорить — разбудили. И как тут не вспомнишь опять: какая же глушь была! Недаром Владимир Ильич говорил, что к северу от Томска царят глушь, патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость…

Гринашко и Румянцев, когда вместе сходились, в разговорах бывали не истощимы. Они и назавтра, идя по утру на токовище, обсуждали отъезд Латунина…

Утро еще не зорилось. По болоту идти было ровно: промороженная зимой дорога была как панцирь. Лишь к июню тепло доберется сюда.

— Ток будет там. — Гринашко показал вправо. — А если идти мимо тока и влево, то можно увидеть зарева факелов наших месторождений.

— Смотреть-то красиво, а подумаешь — и печаль берет, — сказал Румянцев. — Когда перестанем миллионы рублей в небо вышвыривать!

— Не успеваем, торопимся. Время такое: подстегивает!

Гринашко остановился: ему показалось, что он уже слышит глухариную песнь на току…

1981–1986 гг.

Стрежевой — Парабель — Томск