Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Бучельников молча накладывает в печку дров, наливает чай в кружку, выпивает его с сахаром и сухарем. Спать еще рано, можно и дальше глагольствовать.

— А деда Полуницу возьми, — начинает он исподволь после чая. — На рыбалке, на Пашкиной речке, рыбы наловят, наварят, сядут есть. Полуница слова деда своего обязательно повторит: «Водяной батюшка, иди с нами хлеб-соль кушать!» И слышит будто бы Полуница, как вода забурлит, забурлит и стихнет… На охоте то же самое повторяется: «Лесной батюшка, иди с нами хлеб-соль кушать!» И слышит опять Полуница, как тайга зашумит, зашумит и видно будто ему, как с елок иголки сыплются.

— Почитали природу старые люди-то, — обмолвился Гринашко. — Не то что нынче стало: взял от нее сполна да еще под дых ее трахнул чем-нибудь поувесистее…

— Этот дед Полуница торговал мясом, пушниной, богатым был. А жил в селе Коровино, что на речке Пузе стоит, вернее — стояло когда-то. Зайдет к нему важный кто, он старухе команду дает: «Подавай, старая, очищенную с широкой стороны!» И тут же важному гостю похвастается: «Я с купцами знался, деньги имел и не пил»… Накопил денег он, правда, кучу, а жил со старухой вдвоем. Вдруг приехали к нему две племянницы средь зимы, в сапожках. Полуницу это так поразило, и он говорит: «В копытцах? Зимой? Помереть можно!» Сразу им отвалил по тысяче на обмундирование.

— Жадным считали, а он — ничего, — заметил сват.

— В Скиту был дед Лось — тот прижимистый до удивления! Попросят у него стамеску или рубанок, он кивнет — заходи, погляди, мол, как тут у меня все аккуратно лежит. Покажет рубанки, фуганки, долота, шершебки и спросит: «Видал?» Тот, кто просить пришел, похвалу, восторг выразит. Дед Лось головой покивает, глаз сощурит и скажет: «А теперь, милай, ступай в сельпо, там в магазине все это продается!» Было ему за восемьдесят, глуховат уже стал. Зашел к нему человек один погреться в мороз. Дед спрашивает: «Откуда?» — «С плотбища!» — «С кладбища? Проходи, расскажи, как там. Я туда собираюсь…»

— И ты их всех знал? — спрашивал сват свата.

— А как же! И знал, и общался. Когда я на катерах тут по всем малым рекам ходил, то самолетов здесь еще не было. Ко мне люди тянулись… Моя речфлотовская биография знаешь с чего началась, Иван Александрович?

— Наверно, с корыта. Или с плота.

— Точно — с плота! А чтобы плот нам, мальчишкам, сделать, был нужен топор. Первый раз я крадче топор взял у матери, а она с тем топором на корчевки ходила. Отлупила за самовольство. Тогда было так: что топор, что корова. Я не унялся и стащил хороший топор-дровосек у соседа Щеблеева. Подумали на меня сразу, но я отказался. Дальше пошла такая у нас филармония, слушай. Про кражу знал мой младший брат Ленька. Как только за что-нибудь на меня разобидится, так громко кричит: «Вор! Украл у Щеблеевых топор!» До взрослых это дошло, я сознался. Ох и лупили меня дома!.. Плоты я с тех пор строить бросил, но река не перестала манить. По Чузику шесть шеверов, и вот мы тянули паузки по тридцать тонн каждый. Я уже вырос, окреп. По трое суток один шевер одолевали! Везли сахар, муку, соль, словом, все продовольствие и одежду. Кормили весь Кудринский угол… Начальником в сельпо был Федор Семенович Селиванов, фронтовик, ордена и медали имел. Душевный, о людях заботливый. Многим он помогал удержаться на ногах, а сам устоять не смог — имел чересчур пристрастие к выпивке. Кто ни пригласит — не отказывался. Однажды рюмку до рта не донес и помер. Хоть на миру, а все равно грустно! Сгубил себя человек. А любил повторять: «Чтобы сердцу дать толчок, нужно выпить стопочок!» Не пошли ему эти стишки на пользу… После него Кудринский райпотребсоюз принял Анфиногенов, тоже мужик душевного склада. Тогда ведь весь груз на плечах перетаскивали. Во мне было и есть шестьдесят пять килограммов, а носил грузо-марку без малого центнер. У Анфиногенова весу сто двадцать кило, а тоже столько несет. Раз меня спрашивает: «Тяжело?» — «Тяжело. Но если я груз взял и несу, то и все понесут, на меня на такого глядя».

— Дружно народ тогда жил, — заметил Гринашко. — Я хоть и намного младше тебя, а то время помню. Людей трудности сплачивали.

— Дружба, сплоченность — они не по пьянке рождаются.

— Ну, тут ты, как пить дать, прав, — поддержал сват свата. — Вот мы с тобой попиваем чаек и довольные. И вообще наше Осипово — поселок трезвый. Порядок держался и держится. А работы нам — край непочатый… Спасибо, дед Секлей, за твой разговор!

— Неужто спать завалишься? — с обидчивой ноткой спросил Сергей Данилович. — Так не годится.

— А как?

— Поговорить я люблю, а больше — слушать… Ты еще не рассказывал, как тебя приглашали в обком.

— Сначала в наше объединение, а уж потом в обком. И не меня одного, а многих, и все в генеральских чинах, только я один был в старшинском звании.

— И не подкачал?

— Как видишь. По мне лучше открыться, чем таиться. В рот каши набрать и сидеть молчуном, когда надо на стол правду выложить, не по моей натуре…