Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Пятьсот без малого верст они одолели нормально, и балки — вон, стоят в Заовражном. Скоро их перетащат на нефтяные месторождения, к буровым «кустам», начнут завозить туда вахты, выбирать лес, распускать бревна на плахи, брус, тес. Берите, нефтяники, используйте в дело, и все рядом, под боком — не из-за моря привезенное по дорогой цене. Гринашко из Осипова, слышно, уже тоже там начал действовать. Ну, он к месторождениям ближе, ему будет удобнее. Разумную мысль подсказал Краюхин с этим лесом! Сама жизнь навела нового секретаря на доброе дело, забота насущная о бережливости…

В свободное время Румянцев брался читать или садился смотреть телевизор. Собирались у голубого экрана семьей — он, жена Катя, работавшая теперь секретарем-машинисткой в приемной у Чипурова, сыновья — Сережа и Вова. Не было только старшей дочери: она заканчивала среднюю школу, жила в Парамоновке у бабушки, матери отца, крепкой, мудрой старухи, которая в свои восемьдесят пять лет была еще остра на глаза, бойка на язык, сама все делала дома и в огороде.

После бани, напившись брусничного морсу, Румянцев сел на диван и велел ребятишкам включать телевизор.

— А он не работает, папа, — ответил из своей комнаты Сережа, показывая из-за косяка двери русую голову.

— Кто свернул ему шею — ты или Вова? — спросил спокойно отец.

— Да он сам… с перепугу, наверно, — задиристо отозвался семиклассник Вова, лицом и манерами — вылитый папа. Мать не уставала удивляться, как могла получиться такая точная копия.

— Кто «напугал» — не ты ли? — теперь уж не стал скрывать недовольства отец.

— Я, конечно, — смело шел на задор Вова. — Утром включил, а в нем хрустнула… какая-то косточка.

— Укороти язык и уткнись носом в книгу, — повысил голос родитель, выдергивая штепсель из розетки. — Вон Сережа читает и мурлычет себе, как кот Тишка. — Кот не мурлыкал, сидел у печи рядом с безголовым чебаком, жмурился, но услыхав свою кличку, повел слегка ухом и глаз приоткрыл. — Наверняка тут без меня бесились и налягали пятками телевизор. Была бы рядом сестра, она бы вас школила.

— Она с нами уже не справляется. Мы ее даже до слез доводили, — похвастался Вова.

— В росте меня догнал, а умишко… Одна дерзость на тебя прет. Скорей бы морозы кончились да в школу вас…

Румянцев взялся за книгу, но в это время как раз соседи за стенкой (дом был на две семьи) завели «третью программу». Соседями у Румянцевых в Заовражном были Птичкины. Сам Птичкин работал в леспромхозе на автокране, а жена — на заправке машин.

Супруги Птичкины представляли собой два постоянно враждующих лагеря. Драматическое в их отношениях часто переходило в комическое, и Румянцевы, из-за великолепной звукопроницаемости стены, бывали невольными слушателями домашних представлений Птичкиных. Она прогоняла его, и он, громыхая дверью, выкрикивал матерщину, уходил, но, поостыв, возвращался. Драки у них были редки, все больше словами глушили друг друга, но как-то однажды летом Птичкина, полная, невысокая, выпорхнула на улицу через окно вместе с рамой. Бог весть, что с нею бы стало, не окажись поблизости огуречного парника и грядки моркови. Вообще огород у Птичкиных был самый бурьянистый во всем Заовражном, где картошка с трудом проглядывала сквозь лебеду, осот и прочую дурную траву, которую поговорка велит убирать с поля вон… Некогда было Птичкиным держать огород и двор в порядке из-за средневековых междоусобиц.

Чувствуя вину перед соседями, Птичкины приглушали скандалы громко включенной магнитофонной музыкой, но и джазовые мотивы тонули в неизящной словесности.

— У сильного всегда бессильный виноват! — тонко выкрикивала Птичкина, пересыпая стихи матом.

Птичкин ей вторил, затем подходил к полке, брал школьный учебник по литературе, находил басню Крылова и громко прочитывал ее жене до конца.

Был такой случай, приведший Румянцевых в изумление. Вдруг за стеной завопило, загрохотало, послышались шум и вой.

— Боже, — сказала Катя. — Да они же в кино пошли: сама полчаса тому назад видела их.

— Видно, мир не взял и в кино. Вернулись и потешаются, — предположил Николай Савельевич.

Потом оказалось, что это дети Птичкиных включили магнитофон, а там была пленка с полной записью домашнего «концерта».

Попервости Румянцев пытался вмешиваться в дрязги соседей, но отступился, когда понял, что муж и жена в данном случае воистину одна сатана. Друг друга супруги стоили: одна задериха, другой неспустиха. Оба находили сладкое удовольствие в мелкой тирании. Птичкин, правда, уверил Румянцева, что дальше брани он никогда не пойдет, что он не какой-нибудь бандит, а передовой водитель автокрана. Вот жена у него занозистая, а так бы все ничего…

Румянцев качал головой, чувствуя себя здесь бессильным, но повторял в который уж раз:

— Не доходи до греха. После всю жизнь каяться будешь.

Птичкин сопел, одутловатое лицо его багровело, глаза останавливались, но вдруг он весь преображался: взгляд теплел, улыбка светлела, все лицо наконец начинало светиться. Птичкин клал руку на сердце:

— За меня вы не бойтесь! Я только вздорный, но добрый…